Любовь и смерть в Ляояне - Анна Фурман Страница 2

— Время, говоришь? — Голос у этой тени, как утро в лесу: речка вдалеке журчит, соловьи чирикают и ветер с листвой играет, — но не поймёшь, мужской он или женский. — Время за время продам.

— Возьми моё, — отвечает Мэй. А тень ей:

— У тебя много, знаю. Но твоё ценно миру.

— Возьми, молю! Пусть он живёт!

Я сначала не понял, о чём они толкуют, а потом сообразил. Закричать хотел, мол, не надо, Мэй, не надо мне времени, лучше сама живи, но и рта раскрыть не смог, будто и правда в безвременье угодил. И тут тень ко мне лицом повернулась. Капюшон с головы откинула: волосы белые-белые и холодом светятся, точно луна в марте. Глазища огромные, смотрит, и будто всю твою жизнь видит, ничего не утаишь. Склонилась надо мною, а пахнет от неё морем, как оно есть: солью и водорослями.

— Дело твоё, — говорит, и через миг уже возле Мэй стоит, костлявые пальцы к монете тянет. — Но меня обмануть не удастся.

И только это сказала, забрала монету и снова тенью обернулась. И тут я слышу, как Мэй вскрикнула. Гляжу на неё, а она прямо на глазах меняется: кожа потемнела, морщинами покрываться стала, лицо высохло, будто виноград на солнце, руки скрючились по-старчески, и спина к земле гнётся. И уже через миг стоит передо мной не моя Мэй, а настоящая старуха. Всё, что от неё прежней осталось, — волосы чёрные да глаза. Подошла ко мне, смотрит, и я на неё смотрю, что сказать не знаю. Она тогда на колени рядом опустилась, руку мою взяла, говорит: «Ватаси но Иван. Живи с умом». Я потянулся было к ней, как оцепенение спало, а уж исчезло всё. И Мэй, и тишина вокруг.

Очнулся в госпитале. Чудом уцелел, только контузило сильно, шрам на животе остался, видать, от осколка, да винтовка моя куда-то пропала. И Мэй я больше не видел. Говорили, аптеку японцы сожгли за то, что хозяин помогал всем без разбору, а его самого повесили. Но никакой девчонки-племянницы там не было, одна старуха над пеплом плакала. Вот и не знаю, чему верить, а чему нет. То ли приснилось мне всё, то ли и вправду было, а я с тех пор ещё две войны пережил: в тылу трудился, оружия в руки не брал — не мне жизни отнимать, не мне время тратить, что Мэй для меня за медячок купила.

***

Иван Ильич замолчал и залпом допил чай. Монета на столе давно перестала крутиться и теперь стояла ребром, купаясь в электрическом свете лампочки. Маленькая кухонька в нём казалась осиротевшей: краска на стенах давно потрескалась, заиндевевшее окно было «раздетым» без занавесок и украшений, на подоконнике лежал потрёпанный томик «Цусимы». Ничто в этой комнате не знало женской руки.

— Ты потому и не женился? — спросил, наконец, нарушив тишину, Семёныч.

— Скажешь, смешно, а ни с кем больше такой любви не было. Всё ей отдал, — ответил Иван Ильич.

— Ты, если хочешь, монету мою возьми. — Семёныч протянул её другу. — Пусть будет на память.

— Спасибо за добро, но нет. Чего душу бередить. Вся память и так при мне.

Колючий ветер ворвался в форточку, обещая метель. На мгновенье Ивану Ильичу почудилось, что в воздухе пахнет морем: морем, как оно есть, — солью и водорослями. Он усмехнулся себе под нос и закрыл глаза, вдыхая полной грудью.

***

Иван шёл по незнакомому городу, больше не ощущая на плечах тяжести прошлого. В воздухе кружились маленькие снежные паучки. Они поднимались с земли, влекомые ветром, и неслись в небо — ясное, полное холодных звёзд. С одной стороны улицы сверкало обледеневшее озеро, с другой — мирно спали двухэтажные домики с цветными вывесками и чудными флюгерами на крышах. Из окон на Ивана смотрела чернильная темнота, и только в одном ярко горел свет.

Иван подошёл ближе и прочёл вывеску, узнавая смысл в иностранных буквах, — «Лавка сувенирного хлама». Он поднялся на крыльцо и толкнул дверь, украшенную венком из листьев и красных ягод.

Внутри было жарко. В очаге приветливо суетился огонь, а на полках поблескивали сотни безделушек: целые города, заключенные в стеклянные шары, резные шкатулки, ключи и монеты — всего не перечесть. Иван поднял глаза, разглядывая диковинные сувениры, как вдруг увидел на стене, прямо за стойкой, старую винтовку «Мосинку» — точь-в-точь такую, какая была у него.

— Я ждала тебя.

Иван обернулся и замер на месте — перед ним стояла Мэй. Его Мэй. Юная и прекрасная, будто не было всех этих лет, будто не было встречи с тенью при Ляояне. Она говорила по-японски, но Иван понимал каждое слово.

Мэй подошла ближе, и он протянул руку, касаясь родного лица.

— Я такая, какой ты меня запомнил. И за это тебе спасибо.

— Мэй… — только и смог произнести Иван, не узнавая собственный голос — из дребезжащего старческого он снова стал звонким и молодым. — Мэй-сан.

Она улыбнулась, как всегда улыбалась только ему. Свет огня искрами рассыпался по её волосам.

— Значит, моё время кончилось, — сказал Иван, улыбаясь в ответ. Он совсем не боялся этого, напротив, ждал, затаив у самого сердца мысль о неизбежной встрече с любовью по ту сторону жизни.

— Я купила тебе ещё пару часов, ватаси но Иван. — Не теряя ни секунды, Мэй бросилась в объятья спасённого ей возлюбленного.

Снежинки за окном завели радостный хоровод, и будто по волшебству вдоль улицы разом зажглись фонари. Мимо «Лавки сувенирного хлама» в маленьком, запорошенном метелью английском городке, игриво подбрасывая медячок, прошла милосердная Смерть.