Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь Страница 21

«Можете дышать без опаски».

Свет, которым был наполнен пузырь, оказался плотнее и тяжелее обычного воздуха и втекал в лёгкие, почти как вода. Ощущения были странными, поначалу девочки захлебнулись, но когда их груди наполнились этим светом до конца, стало легче. Через несколько вдохов они приноровились к этому необычному «воздуху». А сквозь стенку пузыря на них смотрели дивные глаза, переливавшиеся всеми цветами радуги, с круглыми человеческими зрачками. Твердяне казалось, что кто-то очень внимательный перебирает в её голове все мысли, читая её душу, но делает это бережно и мягко.

«Ты… владычица озера? – мысленно обратилась к существу Твердяна. – Не гневайся на нас, прости, что вторглись в твои владения…»

«Владычица озера? – отозвался водяной змей. – Ну, можете и так звать меня, раз уж так привыкли. Но во мне сочетается мужское и женское естество. Гнева на вас я не испытываю. А ваш способ передвижения в этих водах действует неправильно, здешнее пространство искажает его. Вы, я вижу, ещё дети… Делать вам здесь нечего, возвращайтесь на поверхность и не балуйтесь больше».

Краем глаза Твердяна заметила ещё двух таких же ящеров, приближавшихся из глубины. Перламутровый змей также заметил своих сородичей и поспешно начал подниматься, трепеща прозрачными плавниками и держа сестёр на хвосте. Вскоре стало светлее: это показался лёд, который стремительно надвигался. Прорубь лучисто сияла. Хвост пружинисто подбросил сестёр, и пузырь лопнул, соприкоснувшись со льдом. А уже в следующее мгновение они обе ловили ртами обыкновенный воздух, казавшийся удивительно лёгким после его странного заменителя, который выдул из себя серебристый змей. Ослепительно сияло солнце, а прорубь обступили четверо приятельниц Твердяны.

– Вы живые! – радостно кричали они. – А мы уж думали, вас владычица утащила!

Им помогли выбраться на лёд. Сёстры кашляли, и водянисто-густой «воздух», которым они дышали в пузыре, выходил из них через ноздри и рты. Встретившись со своим более лёгким собратом, вёл он себя не как вода, а расползался седым дымком…

Все так радовались их спасению, что уже и не вспомнили, кто приплыл первым.

Слышать не сказанное и видеть невидимое – этот дар открылся у сестёр одновременно вскоре после этого погружения. Твердяна немало озадачивала приятельниц, отвечая на ещё не заданные вопросы или уличая в неискренности. Она и сама толком не знала, как истинные мысли людей проникали к ней в голову – просто чувствовала их, как собственные. Это казалось ей таким же естественным, как дыхание, и удавалось без особых усилий, как будто взгляд переливчато-радужных глаз озёрного змея, роясь в её голове, что-то задел там… или нарочно изменил, заставив работать по-другому. Они с Вукмирой понимали одна другую без слов, и им было легко друг с другом, а вот с окружающими становилось всё труднее. Как-то сами собой начали понемногу «отваливаться» подруги, которым не всегда нравилось, что Твердяна и её сестра способны в любой миг вывести их на чистую воду или узнать сокровенные помыслы. Безнаказанно соврать или просто прихвастнуть рядом с ними стало невозможно: они не только умели распознать малейшую неправду, но и могли припечатать хвастунишку острым словом. Вскоре у Твердяны и Вукмиры остались всего две-три приятельницы, а остальные предпочли отдалиться от столь «неудобных» подруг. Впрочем, это сестёр мало огорчало: лучшими друзьями для них всегда были лес и горы, которые неизменно принимали их в свои объятия, выслушивали и своей хрустальной тишиной помогали думать. Матушка Благиня советовала дочерям быть снисходительнее к людским ошибкам и слабостям и не пугать никого своей проницательностью:

– Иной раз лучше смолчать, чем правду рубить: она же, вестимо, глаза колет. Кто ж любит, когда его обличают? Этак только кучу врагов себе нажить можно…

Роговлада ей возражала:

– А притворством да подхалимством истинных друзей не нажить. Уж лучше пусть их будет мало, но настоящих, чем множество, но, что называется, до первой невзгоды.

– Да я ж не говорю о том, чтоб льстили они да душой кривили, – оправдывалась матушка Благиня. – Просто осторожней надобно быть. Знать следует, когда слово прямиком молвить, а когда язык сдержать. Оно ведь и ранить может, слово-то.

– Правда всегда на первом месте должна быть, – настаивала Роговлада, горячась. – Человек должен и сам голосу правды следовать, и от других того же требовать!

– Требовать чего-то можно только от себя, моя родненькая, – мягко гнула своё матушка Благиня. – А к людям терпимее надо быть.

– Снисхождение к кривде – первый шаг к всеобщей несправедливости! – не сдавалась глава семейства.

– Чья-то кривда – для кого-то правда, – отвечала Благиня. – И наоборот. У каждого правда – своя.

– Правда для всех едина, – доказывала её супруга. – Ежели правд много будет, это ж какой беспорядок настанет!

А Твердяна с Вукмирой, слушая споры родительниц, прямодушной Роговлады и осмотрительной Благини, мотали себе на ус, что не так-то всё просто в жизни.

Тем временем кончилось привольное и легкокрылое детство, а значит, беззаботному житью пришёл конец. Первой свою жизненную стезю нашла Вукмира: когда они всей семьёй в летний День поминовения посещали Тихую Рощу, на роднике к ним подошла жрица Лалады и о чём-то вполголоса заговорила с матушкой Благиней.

– О чём вы там шептались? – спросила позже Роговлада.

Матушка Благиня ответила не сразу. Её взгляд, устремлённый на Вукмиру, был подёрнут задумчивой дымкой.

– Хотела я нашей Вукмирушке простого бабьего счастья, как у всех – половинку свою найти да деток нарожать, а хранительница родника мне сказала, что иной ей путь уготован – Лаладе служить, – вздохнула она. – Увидела она в ней что-то этакое… И просит, чтоб мы её в ученицы отдали.

– А чего ты вздыхаешь, мать? Ты гордиться должна, что дочка у нас особенная, – сказала Роговлада. – Не каждой девице выпадает такая доля почётная! Что думаешь, Вукмира?

Синие глаза девочки устремились в сторону Рощи, замкнуто-прохладные, чуть рассеянные. Их взор, впитавший в себя снежные горные просторы и зелёную тайну лесов, не всякий мог выдержать; хоть и красавицей она росла, но сторонились её молодые кошки. И неудивительно: ей не подмигнёшь запросто, как остальным девчонкам, не обнимешь, не чмокнешь шутя – испепелит своими очами нездешними, заставит устыдиться и о многом задуматься. До глубины души проберёт, ни слова не сказав – невесело с нею, нелегко.