Виктория Васильева - Обретение счастья Страница 21

— Она работает в театре, где я проходила практику художником по костюмам. Как видишь, Оленька, мир тесен.

— И что же было в тех записках? — Ольга сделала вид, что ей интересно.

— Понимаешь, когда человека надолго лишают свободы, когда он вынужден жить при полном отсутствии не только периодики, а значит — связи с миром, но даже справочников, энциклопедий, и когда человек этот — ученый, склонный к теоретизированию, то в условиях полной интеллектуальной изоляции у него остается единственный путь, чтобы не потерять себя.

— Какой же?

— Размышлять над глобальными проблемами, создавать общие теории, осмысливать нечто поистине фундаментальное.

— Насколько я понимаю, это прямой путь к утопиям, — саркастически заметила Бурова.

— Или к великим открытиям. Но «что есть что» в подобных случаях становится понятно значительно позже.

— И что же, Захаров решил доказать, что творения его отца содержат гениальные выводы?

— Мне кажется, для начала он решил расспросить всех, кто знал отца, и по крупицам восстановить ход мыслей Захарова-старшего. Он разыскивает всех, кто на воле и тщательно собирает информацию.

— Боже мой, какой напрасный труд.

— Нет, Оля, ты не должна так говорить. У мужчин бывают, конечно, и заблуждения. Но близким женщинам положено поддерживать их во всех начинаниях.

— Положено? — удивилась Ольга.

— Именно.

— Ладно, здесь все понятно. А что у него в институте? Ты случайно не знаешь?

— Я знаю, он решил тебе не говорить, чтобы не беспокоить накануне защиты дипломной работы. Алексей не сдал научного коммунизма. Кое-кому где-то не понравилось, что он слишком много общается с бывшими зэками. И вот — результат.

— Но ведь сейчас уже никого за такое не преследуют!

— Однако госэкзамен по научному коммунизму пока не отменен… Делай выводы.

Тут разговор прервался. В комнату вошел сначала Миша, помогавший тете Вилоре на кухне, а потом и сама тетя, неся огромное блюдо с румяным гусем, туго набитым яблоками. Обед принимал деловой оборот.

Когда на блюде остались только кости и огрызки, тетя и Миша снова удалились, мотивировав свой уход необходимостью заваривать чай.

И женский разговор получил продолжение.

— Ты уверена, что любишь его? — спросила Таня так, словно хотела спросить: «Ты можешь жить без него?».

— Да, — ответила Ольга, хотя на «теневой вопрос» она ответила бы «нет».

— Тогда, прошу тебя и молю, ни о чем его не расспрашивай, не торопи. Перетерпи, пережди. Вот увидишь: он снова будет думать только о тебе.

— Мне очень тяжело. Танюша… Он так отдалился, что я уже стала думать о сопернице.

— Поверь, для подобных подозрений у тебя нет никаких оснований. Твой соперник посильнее «другой женщины».

— Ты о чем?

— О зове крови, который часто охватывает молодых людей. Ведь он — сын своею отца, и сыновний долг заслонил перед Алексеем остальной мир. Думаю — на время.

— Не так давно я смотрела фильм, где один из главных героев всю жизнь искал снежного человека. У него выросла «нечаянная» дочь, его долгие годы ждала женщина, но он хотел только одного — найти снежного человека. — Ольга говорила медленно, словно в полусне.

— Все образуется, Оля, — Таня ласково, как сестра, поцеловала подругу в щеку.

Алексей появился только через два дня. Худой, небритый, в не слишком свежей рубашке, но с букетом бордовых роз.

— Ольга! — крикнул он с порога общежитской комнаты. — Вот и я! Поздравляю дипломированного химика!

— Откуда ты, Леша? — сдерживая себя, чтобы не отчитать Захарова за долгое отсутствие, спросила Оля.

— Прямо с поезда. Поставь букет в воду. Правда, он очень тебе идет?

— Не думаю, чтобы блондинке подходил бордовый цвет, но розы исключительной красоты, — девушка не лукавила. Она на самом деле глаз не могла отвести от крепких тугих бутонов на длинных ножках.

— Ты только внешне хрупкая и, в хорошем смысле, чуть-чуть анемичная.

— Что? — Ольга грозно вскинула брови.

— Не больше, чем кто-либо из тургеневских героинь. Оленька. Но характер у тебя — как у этих роз, крепкий, яркий, с шипами, однако, тут уж прости, иногда без достаточной гибкости.

— Правда? — девушка уже сняла вазу с полки.

— Правда, но это тебя не портит, — Алексей схватил Ольгу на руки, и ваза со звоном разбилась о пол. — Ой, извини.

— Ничего. Это к счастью, — успокоила его Ольга. — Что будет теперь с цветами?

Она оглядывала комнату, пытаясь найти подходящую посудину. На шкафу стоял высокий, но достаточной ширины химический цилиндр. Алексей заметил его первым.

— А это — не подойдет?

— Замечательно, — она схватила посудину, вышла из комнаты и быстро наполнила цилиндр водой.

Алексей обрезал шипы, обломал листья в нижних частях стеблей и собирался было сунуть цветы в воду, когда Ольга отобрала у него букет и расставила розы по-своему, так, что ни один из бутонов не мешал другому и каждый стал смотреться, как единственный.

— У тебя дичайший вкус. Зря, может быть, ты не пошла учиться на скульптора. Удивительно чувствуешь пространство.

— А ты посмотри, как переливается и искрится вода. А говорят — неживое вещество, — попыталась переубедить его Оля, но вдруг спросила: — Ты останешься со мной сегодня? Я одна. Света уже уехала домой в Липецк насовсем.

Света в течение нескольких лет была Ольгиной соседкой по комнате, но ночевала она в общежитии довольно редко, предпочитая вести иной образ жизни, что вполне устраивало обеих девушек.

Алексей вместо ответа привлек Олю к себе и стал покрывать поцелуями ее лицо и шею.

— Я так соскучился по тебе…

— И я…

— Ты не закроешь дверь? — его дыхание становилось порывистым.

— Нет, еще слишком рано.

— Тогда я поверну ключ.

Он снова взял ее на руки, а, подойдя к двери, опустил на мгновение, чтобы запереть дверь. Она подбежала к окну и задернула шторы. В комнате стало чуть-чуть интимнее.

— Какой длинный замок на твоем платье, — он расстегивал по сантиметру, целуя каждый ее позвонок.

— Шестьдесят пять сантиметров.

— Значит, я поцелую тебя шестьдесят пять раз, — его руки забрались через расщелину замка под платье и тихонько бродили по не стесненной лифчиком груди. — Я нащупал две мраморные горошины и хочу их поцеловать.

Платье больше не мешало его губам.

Влюбленные упали на кровать, на старую казенную подушку, которая всякого натерпелась за свою долгую общежитскую жизнь и теперь вдруг не выдержала натиска — лопнули по живому сразу и наволочка, и перник.