Елена Арсеньева - Царица любит не шутя (новеллы) Страница 21

Катерина хихикнула, покосившись на мирно спящего юношу, и игриво подергала его за черный локон. Ее любовник что-то прошептал, но не проснулся. Да и Бог с ним, сейчас не до игрищ. Есть о чем поразмыслить.

Например, о том, почему с некоторых пор все ее любовники — темноволосые… Даже белобрысый швед Рейнгольд Левенвольде всходил на ложе императрицы исключительно в вороном парике. Блондинов Катерина терпеть не может с тех самых пор, как увидела отсеченную голову Виллима со светлыми кудрями, которые она так часто перебирала и целовала. Как ни старалась Катерина забыть, как ни внушала себе, что все уже забыла, ей никак не удавалось изгнать из памяти то раннее утро…

Ни свет ни заря все было готово к казни: выстроен помост, по которому вокруг плахи похаживал, красуясь и играя мышцами, палач с топором в руках. Тут же торчал высокий шест.

В десять утра из Петровских ворот крепости вывели осужденного. Виллим был бледен, исхудал, но держался спокойно, лицо его хранило отрешенное выражение. Завидев за окнами двух принцесс, Анну и Елисавет, он отвесил им церемонный поклон с тем непревзойденным изяществом, которое отличало каждое его движение, а на балах делало лучшим танцором.

В толпе собралось несчетно женщин, и можно было слышать страстные, прерывистые вздохи, которые испускали они при виде этого бледного красавца, коего скоро заключит в свои объятия самая всевластная любовница — Смерть.

Виллим спокойно простился с близкими друзьями и слугами, которым дозволили подойти к эшафоту. Многие рыдали, он же не проронил ни слезинки.

Отзвучал приговор, длинный, утомительный, страшный… Виллим слушал его отрешенно, словно речь шла не о нем, но порою в его глазах появлялось усталое выражение, и он нетерпеливо поглядывал на палача.

И вот наконец приговор был прочитан. Виллим кивнул читавшему чиновнику, словно поблагодарил его, подошел под последнее благословение к протестантскому пастору, а затем передал ему золотые часы. Это были те самые часы с портретом Катерины, которые она некогда подарила своему любовнику. По какой причине оставили преступнику эти часы, хотя забрали у него все остальное, никто не знал. Может быть, так захотел Петр, чтобы лицо его жены до последней минуты напоминало Виллиму, за что на самом деле он будет казнен? И еще кольцо, то же самое роковое медное кольцо по-прежнему сжимало его палец…

Виллим скинул нагольный тулупчик, прежде наброшенный на его плечи, снял простую холщовую рубаху, в которую был одет, и положил голову на плаху, сдвинув с шеи светлые вьющиеся пряди.

— Не медли, брат, прошу тебя, — только и сказал он, обратившись к палачу…

И тот исполнил эту последнюю просьбу.

Через минуту палач поднял голову за белокурые кудри и показал содрогнувшейся толпе. Темно-голубые глаза Виллима мрачно смотрели вперед. Вслед за этим голову воздели на тот самый шест, который был загодя поставлен у эшафота, а потом дали пять ударов кнутом сводне и взяточнице Матрене Балк, которой предстояло немедля после казни отбыть в ссылку в Тобольск. Были биты кнутом Егор Столетов и палками — Иван Балакирев.

Народ разошелся, но голова Монса еще некоторое время торчала на шесте.

В то утро ни царя, ни Катерины на Троицкой площади не было. Они совещались с приближенными по поводу возможного обручения царевны Анны Петровны и герцога Голштинского. Петр никак не мог решиться на этот брак дочери, Меншиков его поддерживал, Катерина же была на стороне герцога. Она спорила, сердилась, иногда смеялась, она болтала, пила свое любимое токайское, но ей чудилось, будто во дворце сейчас находятся две Катерины. Одна оживленно участвует в общем разговоре, другая лежит, сжавшись в комок, в каком-то укромном закоулке дворца и думает… нет, не о том, чья голова сейчас расстанется с телом, а может статься, уже и рассталась… Отчего-то Катерина неотступно думала в эти минуты о женщине, которую ненавидела всю жизнь — хоть и не видела ни разу. Евдокия Лопухина — вот кто занимал ее мысли. Старица-царица Елена, первая жена Петра, инокиня-распутница! Катерина отлично знала, что многие русские, приверженцы седой, патриархальной старины, считают Евдокию воплощением всех мыслимых и немыслимых достоинств, всех наилучших, наиправеднейших женских свойств и не перестают судачить: она-де — невинная страдалица по злой воле распутного супруга, который рьяно изменял ей с этими тварями, трактирщицей Анной Монс, а потом с солдатской девкой Мартой-Катериной, которую возвел на престол, отняв его у законной царицы Евдокии.

Собственно, ничего дурного Евдокия Катерине не сделала, прежде всего потому, что сделать не могла. Однако у нее оставался сын, царевич Алексей, который хотя и считал Катерину женщиной умной, но все же чуждался образа жизни ее и отца, мечтал о возрождении России прежней… Мечтания эти дошли до того, что Алексей затеял переписку с опальной, постриженной в монахини Евдокией. После его ареста и обвинения в учинении заговора против императора произвели обыск и в келье Покровского монастыря в Суздале, где обитала Евдокия. Там нашли письма Алексея, а еще нашли в Благовещенской церкви записку, где велено было молиться за «благочестивейшую великую государыню, царицу и великую княгиню Евдокию Федоровну», а также желались «многие и несчетные лета» ей и царевичу Алексею.

Но самое главное — у Евдокии нашли письма некоего мужчины по имени Степан Глебов. И после прочтения этих писем не оставалось сомнений, что с человеком этим, бывшим стольником, затем майором-преображенцем, она, монахиня, состояла в преступной связи, ибо и у него найдены были ее письма, исполненные самой страстной любви…

«Где твой разум, тут и мой; где твое слово, тут и мое; вся я всегда в воле твоей!»

«Свет мой, душа моя, радость моя! Знать, уж злопроклятый час подходит, что мне с тобою расставаться! Лучше бы душа моя с телом рассталась! Ох, свет мой! Как мне на свете быть без тебя, как живой быть? Ох, любезный друг, за что ты мне таков мил? Уж мне не жизнь моя на свете! Любезный друг мой, лапушка моя, скажи, отпиши, не дай мне с печали умереть…»

Катерина покатывалась со смеху, читая сии амурные цидульки. Ну уж и Дунька-царица! Ну уж и воплощение праведности! Это ж надо такое учинить: с любовником в монастырской келье сношаться!

Неведомо, что более ярило тогда Петра: «сношение» бывшей жены с любовником или связь Глебова с приверженцами царевича Алексея. Степана Богдановича терзали в застенке так, что даже тюремные лекари предупреждали: он может не выдержать пыток и умереть до казни. Однако в заговоре против императора Глебов не сознался: признавал только «блудное дело» меж собой и Евдокией. Но ведь отрицать сие никак было не можно…