Вайолетт Медоу - Любовь по наследству Страница 25

Невероятно. Он излишней романтичностью не страдает — и вдруг…

Орхидеи. Мои любимые. Только восторгаться ими я предпочитаю, стоя возле ухоженной клумбы. Видеть, как в твоей комнате медленно умирают срезанные ради мимолетной забавы цветы, причиняет мне боль. Об этом Джонатан, по-видимому, не помнит.

Сейчас смотреть на нежные лепестки тяжело вдвойне. Что они такое? Попытка склеить разбившуюся кофейную чашку? Невольный символ прекрасных, но убитых чувств?

Слышу шаги со стороны спальни и не верю своим ушам. На дворе глухая ночь! В проеме двери появляется Джонатан.

— Малышка! Наконец-то! — Он протягивает ко мне руки, но я не спешу встать, а извинительно улыбаюсь и тихо прошу:

— Лучше ты подойди. Я без задних ног.

Джонатан изучающе всматривается в мое лицо, приближается и чмокает меня в щеку. Сдержанно и без особых чувств, но он всегда такой. Точнее, лично я другим его не знала. Может, в юные годы жизнь и била в нем ключом. Теперь же он не в том возрасте и не может себе позволить глупить и сентиментальничать.

— Здравствуй.

— Здравствуй. — Вымучиваю улыбку. — Зачем ты поднялся среди ночи? Ведь завтра рабочий день. Вчера лег из-за меня позднее, сегодня опять толком не выспишься.

Джонатан машет рукой и садится в кресло напротив.

— Ничего. В конце концов, родная жена возвращается ко мне из Нью-Йорка не каждый день. — Усмехается. — Даже не каждый год.

Возвращается ко мне. Он выбирает слова, будто все знает. Может, правда о чем-то догадался, когда я забывалась в объятиях Кеннета?

— А завтра у меня не такой уж и сложный день, — говорит Джонатан, поправляя лацканы халата.

Мой взгляд падает на его руки — белые, гладкие, с аристократически тонкими пальцами, совсем не похожие на сильные ручищи Кеннета, и мне вдруг нестерпимо хочется сделать так, чтобы эти пальцы больше никогда в жизни не трогали меня.

— Как долетела? — спрашивает Джонатан.

— Вполне, — отвечаю я. — Только вот еда… Ненавижу есть в самолете.

— Если хочешь, что-нибудь закажем? — предлагает Джонатан, не переставая меня удивлять.

— Ты же все время твердишь, что есть посреди ночи категорически запрещается? — Смотрю на него широко раскрытыми, наверняка красными от переутомления и тревог глазами.

Джонатан устало улыбается.

— В исключительных случаях допустимо и самое нежелательное, — говорит он, и я снова слышу в его словах намек на свою запретную связь с Кеннетом.

— Ты какой-то другой, — задумчиво произношу я.

— И ты другая, — отвечает Джонатан с нотками грусти в голосе.

— Я… — На миг умолкаю, но тут с небывалой решимостью киваю. — Да, я другая. Я изменилась, потому что… кое-что произошло.

— В Нью-Йорке? — спокойно спрашивает Джонатан.

— Да, — негромко отвечаю я, глядя на свои руки. — Видишь ли…

— Подожди, малышка, — просит он поднимаясь. — Я схожу попью. Измучила жажда. Принести чего-нибудь и тебе?

Медленно качаю головой, не задумываясь о том, хочу ли я пить. Я надеялась выдать все одним духом, так было бы проще. Джонатан же продляет «удовольствие». Почему? Дает мне возможность одуматься? Не желает знать, что он стал рогоносцем, поскольку всю жизнь предчувствовал, что наш брак кончится именно моей изменой?

Проходит минута, другая, третья. Я то и дело поглядываю на часы и не понимаю, почему Джонатан так мешкает. Не в силах усидеть на месте, встаю и начинаю мерить огромную комнату шагами. Можно было последовать за мужем на кухню и все рассказать там, но я чувствую, что Джонатану нужно время. Вероятно, он продумывает, что ответить, или собирается с мужеством. Или же вовсе ни о чем не догадывается, а я выдумываю себе то, чего нет.

В какое-то мгновение меня берет сомнение. Стоит ли доводить начатое до конца или лучше оставить все как есть, чтобы не мучиться самой и не ранить мужа? Порой ложь бывает гуманнее правды.

Нет, я так не смогу, тотчас приходит ответ. Надо во всем признаться, чтобы жить с чистой совестью. Чистой хоть наполовину.

Джонатан возвращается с кружкой, в которой, наверное, сок, окидывает меня беглым взглядом и усмехается.

— А говоришь, без задних ног.

Ловлю себя на том, что хоть мои ноги и правда ноют от усталости, я необычайно быстро расхаживаю из угла в угол. Глупо хихикаю и возвращаюсь в кресло.

— Прости, я задержался, — говорит Джонатан, тоже садясь на прежнее место. — На минутку включил телевизор, а там рассказывали такое, что было грех не послушать. Представляешь, один сиднейский ученый…

Значит, он пока ничего не заподозрил, размышляю я, еще раз взвешивая все «за» и «против» и совершенно не слушая болтовню мужа. Но решение уже принято, пути назад нет.

— Я должна тебе кое в чем признаться, — перебиваю его я, больше не в силах молчать.

Джонатан смотрит на меня недоуменно. Не то потому что наконец все понял, не то потому что я так беспардонно прервала его. Культурного человека, требующего к себе уважения от всех, включая сыновей и жен — бывшую и настоящую.

— На свадьбе я познакомилась с одним человеком, — открытым текстом говорю я. — Мы…

Под глазом Джонатана начинает дергаться мускул, и я останавливаю себя, думая о том, что надо найти слова помягче, не убивать его единственным ударом в сердце.

— Понимаешь, он близкий родственник Беккеров, — продолжаю я чуть более веселым тоном, но лицо Джонатана мрачнеет с каждой секундой, и моя искусственная беспечность вмиг улетучивается. Вздыхаю. — Я в какую-то минуту осталась совсем одна… Стояла у стены с бокалом шампанского. Он подошел, и, знаешь… случилось нечто странное, непредвиденное…

Лицо Джонатана будто каменеет. Опускаю глаза, чтобы не видеть его, облизываю пересохшие губы и продолжаю в нелепом лихорадочном волнении:

— Понимаешь, я и думать не думала, что наступит день и приключится что-нибудь подобное… То есть я всегда… я и не помышляла… а тут вдруг…

— Ты переспала с ним, — убийственно тихо и невозмутимо произносит Джонатан.

Мне в лицо будто направляют струю ледяной воды. Хватаю ртом воздух, поднимаю на мужа глаза и киваю.

— Да.

В гостиной воцаряется невыносимое молчание. Чего-чего, а этого я от Джонатана никак не ожидала. Его метод — пытать нудными словами, не тишиной. Прикидываю, чем вся эта история может закончиться, теряюсь в догадках и больше не могу выносить безмолвия.

— Я виновата перед тобой, очень виновата… Если можешь, прости меня… Если хочешь, влепи мне пощечину.

Джонатан не отвечает.

Я начинаю сгибать и разгибать пальцы, похрустывая косточками.

— Только не подумай, что я сделала это так, ради развлечения. Или потому, что захотела чертового разнообразия, новых впечатлений. Все было совсем по-другому. На меня вдруг что-то обрушилось, понимаешь? Это, наверное, вроде стихийного бедствия, от которого нет никакого спасения, которое, ни о чем не спрашивая, делает тебя своей жертвой, и все тут…