Анастасия Комарова - Чудовище и красавица Страница 28

«И не он один!» Она аккуратно укладывает на затылке непослушный каштановый хохолок. Эта маленькая, но раздражающая подробность — вот, пожалуй, и все, что осталось от слишком счастливой юности.

Этой весной радость почему-то не пришла. Весна пришла, а радость — нет.

«Совсем старая стала!» Она торопливо смывает с лица легкий налет утренней пудры. Больше смывать нечего.

«Даже краситься на работу перестала. До чего дошла! Зато ему так больше нравится…»

— Пусть своей жене указывает, как ей макияж делать. Или дочке! — говорят подружки-сослуживицы. — Ишь, нашел сладкую! Губа у мужика не дура!

— А ты имей в виду — поматросит и бросит! — горячатся разведенные.

— На чужом несчастье счастья не построишь, — вздыхают замужние.

В их голосах неопровержимая правота, и уверенность, и обида, у всех — у еще замужних и уже разведенных.

— Что же мне делать, если я его люблю?!

На этот вопрос реакция у них удивительно одинаковая. Они отворачиваются, задумчиво тушат в раковине недокуренные сигареты и разбредаются по рабочим местам, так, словно ничего не слышали.

Вообще, с мальчишками десятому «Б» явно не повезло. Во-первых, все они были какие-то недоделанные. Ну просто все, как на подбор! Кто худой, как проволока, кто, наоборот, явно перекормлен с детства, кто сутулый, кто маленький. И все безнадежно неповзрослевшие, угловатые, несклепистые, нескладные — прячут глаза и глупо хихикают при виде своих, тоже как назло, высоких, симпатичных, резвых одноклассниц. Во-вторых, мальчиков было издевательски мало — при классе в тридцать три человека всего восемь штук! Причем один, бедняга, сидя за партой, едва доставал ногами до пола.

«Семь с половиной калек!» — с досадой говорили между собой девочки, а самые смелые крутили первые романы с ребятами из параллельных классов. Дашка же ничего не крутила. Она сама была еще ребенком.

Все изменилось в один день. В тот солнечный осенний день… или ей только теперь кажется, что он был солнечным? С тех пор все ее дни, словно промокашки, стали пропитываться сочно-сиреневыми весенними красками, а тогда… они снова играли в «Ура!».

Это была их любимая игра. Она сама придумалась, случайно, как многое прекрасное в этой жизни. Просто однажды кто-то первый выхватил у соседа по парте дневник — в ходе серьезных личных разборок дневник полетел к потолку и с обиженным шелестом упал кому-то на голову. Тот, на кого он свалился, естественно, кинул его тоже, и так далее. Всю перемену чей-то всклокоченный дневник летал, падал и снова взмывал в воздух под крики «Ура!», причем его владелец, хоть и делал попытки поймать «ваш пока единственный документ», радовался не меньше других. Так это начиналось. Потом в игре появились правила — надо было схватить и зафутболить как можно дальше любой чужой предмет, попавшийся под руку, и при этом умудриться сохранить в целости свое собственное хозяйство. Довольно быстро выяснилось, что для этого выгодно объединяться в пары — например, в их тандеме Дашка была защитником, ну а Симонова, естественно, нападающим. Пока Катька с проворством и изобретательностью истинной старосты выхватывала пеналы и учебники у зазевавшихся соседей, Дашка с горящими глазами следила за событиями и почти лежала на парте, узкой грудью и тонкими веточками-руками защищая их общее добро. Роль эта требовала большого героизма, ведь, когда руки ни на секунду нельзя оторвать от стола, голова опасно открыта падающим предметам и нападениям вошедших в раж товарищей, которые норовят уже чуть ли не силой выдрать у вас из рук полурастерзанные конспекты. Начиналась игра всегда стихийно, а заканчивалась тогда только, когда все они, взъерошенные и красные, сидели на своих местах, отвоеванные в ходе борьбы тетради засунуты в портфель, сам портфель валялся под партой, а для верности ваша собственная нога попирала кладези знаний.

Странная забава для десятиклассников? Тогда — нет. Скука, царящая в обществе, и невозможность что-либо изменить душили, заставляя впадать в детство, из которого этому поколению не выбраться и по сию пору. Тогда это был своеобразный и единственно доступный протест — их принимают за детей? Пожалуйста! Зачем доказывать кому-то свою взрослость, набивая шишки и получая пинки? «Лучше мы будем детьми — со всеми вытекающими!» — безотчетно и единодушно решили шестнадцатилетние люди.

С тех пор, если по недомыслию или неосторожности их пускали в класс до прихода учителя — летало все. Тонкие тетради рвались сразу, а толстые, постепенно теряя листы, становились все тоньше. От дневников у многих давно остались лишь клеенчатые обложки, да и те стремительно превращались в тряпки. Тряпки — меловые, мокрые, пахучие — летали просто отлично, а потому были нарасхват, в отличие от толстых учебников из школьной библиотеки — они опасно и неуклюже плюхались, норовя больно задеть углами переплетов. Реже летали портфели, из которых, в свою очередь, мелким дождиком сыпались записки, деньги, еда.

Играть в «Ура!» любили все, даже такие безнадежные ботаники, как Тимохина и Безлепкин. Удивительно, естественно, очевидно и невероятно, но эта глупая забава сплотила их больше, чем все бесконечные школьные мероприятия, призванные укреплять, как теперь сказали бы, корпоративный дух.

Историчка Елена Ивановна вплыла в класс и застыла у доски, демонстрируя осанку королевы. Муж Елены Ивановны был кем-то типа дипломата, работа в школе нужна была ей для трудовой книжки, а еще — чтобы было перед кем щеголять в элегантных иностранных нарядах, орошая затхлые школьные коридоры зелено-голубой свежестью французских духов. Она любила рассказывать про угрозу капитализма и пламенно боролась с его проявлениями в отдельно взятом классе — сладострастно смывала с девчонок тени и помаду, а если уж видела лак на ногтях, разражалась долгой горячей тирадой о тлетворном влиянии Запада. Правда, с десятым «Б» она не связывалась после того, как в конце прошлого года их девочки явились к ней на открытый урок, нацепив на себя все пластмассовые браслеты младших сестер, достали пухлые косметички и стали демонстративно подкрашиваться.

Елена увидела повисшую на бюсте Ленина половую тряпку, мгновенно оценила ситуацию и миролюбиво сказала:

— Так, сейчас я выйду и закрою дверь с той стороны. А когда войду — чтобы все были на своих местах и готовы к уроку, договорились?

— Ага, договорились, — кивнули все, честно собираясь выполнить договор.

Только «Ура!» была не такой игрой, которую можно было закончить вот так, по одному желанию. Дверь-то Елена закрыла, а вот как подготовиться к уроку, если все, что оказывалось на парте, моментально летело к потолку? Когда через две минуты она снова вошла, парты были идеально свободными от любых предметов, а «баловники» сидели на своих местах в не совсем приличных позах. А как еще можно сидеть, если нога у тебя застряла в собственном портфеле, а глаза и руки шарят в поисках той смачной тетради в сорок восемь листов, которой ты не успел залепить в ухо этому придурку на первой парте?