Элла Уорнер - Линия судьбы Страница 29

— Как необычно! — прошептала Люсиль.

— А не подсказали ли ей неведомые силы, что случилось с приятелем Клод, я имею в виду того американца? — Глэдис скептически приподняла тонкие брови.

Что? Слова Глэдис вывели Долли из состояния глубокой задумчивости. Неужели она не ослышалась, неужели даже сейчас эта женщина способна на злую шутку? Она взглянула в лицо сестре Реймонда и кроме злости и коварства не могла ничего отыскать в нем. Коварство, которое разрушило покой Клод, питая ее нежную душу низменными страстями и слухами. Долли встречала подобный тип людей и раньше. Этакие шутники — как она про себя окрестила их, — которые веселятся, насмехаясь над несчастьями других. Она всегда остерегалась общения с подобными милыми вампирами, а если и случалось, то отвечала на их подлые выходки смехом. Не случайно Реймонд заметил, что у нее бойцовский характер и она в состоянии оградить себя от подобных вещей. Но сегодня ей было не до смеха: перед глазами у нее отчетливо стоял образ Клод. Она видела ее в машине, и рядом не было никого…

— Что касается американца, — сказал Реймонд, глядя на сестру, — то это ведь только с твоих слов мы знаем, что Клод уехала с ним. Но его не оказалось в машине.

— Может, она высадила его по дороге, — не долго думая ответила Глэдис, и ее глаза сверкнули в настойчивом желании во что бы то ни стало обрисовать Клод в черном свете.

— Не могу поверить, что они были любовниками. — Реймонд покачал головой. — Как ты ни пыталась убедить меня.

Да, шутники обычно чудесным образом жонглируют чужими судьбами.

— Напрасно. Это ответ на вопрос, почему она не хотела спать с тобой, — зло отрезала Глэдис.

Хитрость и коварство.

— О, теперь я склонен думать, что это скорее потому, что ты внушала ей мысль, будто мы с Мэриан любовники, — возразил Рей.

Конечно. Совершенный образец уничтожения.

— Пытаешься выгородить себя, братец? — рассмеялась Глэдис.

— Нет, просто хочу выяснить, почему моя женитьба потерпела фиаско. И прихожу к выводу, что дело тут не во мне и не в Клод. Что ты скажешь по этому поводу, маман?

Мать и дочь стоят друг друга.

Красивое лицо Эдит, казалось, постарело на несколько лет. Она устало покачала головой.

— Только то, что, если Клод умерла, я глубоко сожалею о ее смерти, Реймонд.

Полное отсутствие привычной злобы. Что бы это могло значить?

— Что ж, а я не сожалею и не скрываю этого, — презрительно заявила Глэдис. — Потому что все это сплошное лицемерие и притворство.

— Но послушай… — пытался протестовать Жак.

Она отмахнулась от него, продолжая атаку на другого брата.

— И тебя, Реймонд, это касается особенно. Все дело в том, что тебе не дает покоя появление точной копии Клод, и как это ни цинично, но тебя бы больше устроило, если бы оригинал на самом деле оказался мертвым.

Долли замерла. Самое ужасное, что в этом мерзком обвинении была крупица правды, которая пульсировала в каждой клеточке ее тела и от которой замирала душа и сердце билось часто-часто…

— Глэдис… — Эдит попыталась остановить дочь.

— Никакие роскошные платья от самого что ни на есть знаменитого дизайнера не могут сделать из потаскушки леди! Так было с Клод, и то же самое касается и ее…

Рука Реймонда лежала на правом плече Долли, но ничто не могло помешать ее левой руке. Она взлетела вверх и опустилась на щеку Глэдис, и Долли даже не успела сообразить, что она делает. Пощечина произвела на присутствующих действие разорвавшейся бомбы. Все оторопели. Казалось, воздух звенел от ненависти, справедливой ненависти, а потом полились слова, полные сердечной боли.

— Моя сестра умерла. А вы… — Взгляд Долли остановился на женщине, которая так бессовестно, так грубо оскорбила сестру и ее саму, затем коснулся каждого из сидящих за столом… — Вы все…

Она оттолкнула Реймонда. Она хотела остаться одна. Совершенно одна.

— Вы были рядом с моей сестрой, чего я была лишена почти всю свою жизнь. И кто из вас выслушал ее? Кто из вас позаботился о ней? Кто хотя бы заметил, что ей плохо? Кто предложил ей помощь? — Слезы хлынули из глаз Долли. — Она умерла. И теперь я никогда не узнаю ее. И все, что вы можете делать, это спорить, кто виноват!

Сквозь слезы она смутно видела Глэдис, потирающую щеку, и не испытала сожаления… никакого сожаления. Что значит одна пощечина по сравнению с тысячью мелких незаметных укусов?

Она повернулась к ним спиной, стремясь поскорее уйти, чтобы не видеть эти лица.

— Долли… — послышался глубокий бархатный баритон, и Реймонд протянул к ней руки.

Ее сердце сжалось, но она покачала головой.

— Ты должен был сначала сказать мне… Ты использовал меня.

Эдит поднялась.

— День откровений, — сказала она тяжело, как будто это все утомило ее.

Мне больше не о чем говорить с ними. С этой мыслью Долли бросилась прочь из столовой, минуя семейный салон, вверх по лестнице, в полумрак коридоров. Она точно не знала, как пройти в ее комнату, вернее в комнату Клод. Но какой-то внутренний инстинкт безошибочно вел ее. Она держалась за перила, ноги не слушались ее… Наконец она нашла нужную дверь и, открыв ее, оказалась в спасительном замкнутом пространстве.

К чему вся эта роскошь вокруг? Какое утешение находила Клод в свои одинокие часы, которые ей суждено было проводить здесь? Как часто смотрела она на свое отражение в зеркале, что стояло на туалетном столе, и разговаривала сама с собой о той глубокой тоске по своей потерянной половине… Дороти… Дороти…

Воображение рисовало настолько живую картину, болью отзываясь в сердце, что Долли машинально подошла к зеркалу и уставилась на свое отражение. Слезы высохли, дав выход новой волне эмоций. Любовь и горькое чувство потери заполнили ее душу.

Прости! Прости, что опоздала! Я не буду плакать и сделаю для тебя все! Все, что смогу… Я сильная, я справлюсь! Я сделаю все, Клод. Я потребую уважения для нас обоих.

Глэдис не удастся помешать мне остаться здесь с твоими детьми. Я останусь и сделаю для них все, что в моих силах.

И если потребуется бороться за это право, я готова. Я не боюсь никого, даже Эдит…

Мэриан никогда не получит Реймонда. Подумать только, лучшая подруга Глэдис! Нет, я никогда не позволю им победить тебя!

А что касается Реймонда…

Ясное осознание собственной правоты вдруг перешло в болезненную нерешительность.

Почему он заставил меня пережить все это? Это хорошо или плохо?

Стук в дверь прервал водоворот мыслей и чувств. Кому еще потребовалось беспокоить ее? Ах, Боже мой, неужели непонятно, что она не хочет видеть никого, не желает разговаривать ни с кем, тем более не собирается извиняться за свое поведение. Пусть думают, что хотят, и говорят, что хотят, ей все равно! Но слышать она этого не желает!