Анна Эберхардт - Шепот страсти Страница 3

Со своего поста он мог видеть ее улыбку, когда Лисса подняла толстую книгу. Эта улыбка... Он хотел бы броситься к столу и поймать ее своими губами. Полегче, сказал он себе и опустился на траву рядом с мотоциклом, по-прежнему прислоняясь спиной к дереву. Он должен действовать медленно. Ему приходилось тратить огромные усилия, чтобы взять себя в руки и не ринуться к ней, не схватить в объятия. Ему отчаянно хотелось сохранить ее... О Господи, только бы сохранить ее.

Он закрыл глаза и стиснул руки над бедрами, как делал это в тюрьме долгими ночами, когда представлял, что удерживает ее, а потом, когда проходила галлюцинация, обнаруживал, что обнимает воздух.

Часа через два случайный прохожий мог бы подумать, что он спит. Но он не спал. Слэйдер в тюрьме очень хорошо научился наблюдать и ждать, и эта привычка не раз спасала его шкуру.

Солнце стало опускаться на послеполуденном небе, когда наконец Лисса подошла к кассе, чтобы оплатить ворох отобранных ею книг. Стопка едва помещалась в руках, достигая ее подбородка. Слэйдер наблюдал за ней, забавляясь. Он мог поспорить, что она не донесет книги до машины, не уронив. Слэйдер приподнялся. Когда она подошла ближе, порыв ветра кинул ей в глаза прядь длинных волос, и она зацепилась носком сандалии за выступающее наружу корневище дерева. Она попыталась устоять, но при этом книги из ее рук разлетелись во все стороны. Но Лисса не упала. Когда она летела вперед, ее подхватила пара сильных рук.

Слэйдер усадил ее на мотоцикл. Она сидела, как послушный ребенок, и наблюдала, как он подбирает разлетевшиеся книги и укладывает их аккуратно на заднее сиденье ее машины.

В ее карих глазах мелькнуло изумление, когда он провел большим пальцем по ее мягкой щеке. Жест был интимным, лишающим решимости.

Она соскользнула с седла мотоцикла, но рука в перчатке легла ей на шею и остановила.

Под густыми ветвями мощного дуба царила тень. Он чувствовал запах растущего под деревом мха. Они были здесь словно в укрытии, отделенные от окружающего их залитого солнцем ландшафта.

Слэйдер медленно привлек ее в свои объятия.

Он прижал ее к груди, как свою собственность, не в состоянии поверить, что наяву держит ее... наконец держит ее в своих руках. Это не было сном. Волна дрожи пробежала по его телу, а потом он прижался губами к ее уху и выдохнул:

— Лисса...

Она окаменела в его объятиях. Только один человек всегда...

— Слэйдер! — В ее голосе прозвучало отчаяние, когда она вырвалась из его объятий.

Казалось, время остановилось. Было слышно, как жужжит пчела. Луч солнца пробился вниз, когда легкий ветерок всколыхнул ветку над их головами.

— Ты вернулся, — прошептала она.

Он снял очки, разогнав все сомнения.

Она потянулась к нему, а затем внезапно отпрянула, словно от заразного больного.

— Пожалуйста, Лисса... — Его голос звучал умоляюще. — Будь я проклят, Лисса, нам надо поговорить о...

— Держись от меня подальше, Слэйдер, — предупредила она его. Глаза ее остекленели. — Черт побери, держись от меня подальше.

Она была на грани истерики.

Если бы Лисса посмотрела в зеркало заднего обзора, когда выезжала со стоянки, она могла бы увидеть его, обнимающего руками ствол дуба, с опущенной головой, уставившегося в землю. Но она не глядела назад. Она не видела, как он поднял голову, когда ее машина свернула на магистраль, не видела отчаяния на его лице.

Глава II

Мелисса — Лисса Слэйдера — сидела за чертежным столом, работая над серией стилизованных поздравительных открыток — образцами для собственного портфолио. Иллюстрации изображали маленькую девочку в белом платье, с темными глазами и темными волосами, перевязанными сзади красивыми резиночками. Мелисса рисовала воспоминания.

Она мысленно вернулась назад, в ту пору, когда ей было семь лет, и еще был жив ее отец. Рисунки воскрешали в памяти то время, когда они каждую субботу утром оставались вдвоем. Ее мама отправлялась в салон красоты, а отец выводил ее гулять, угощал жареными пончиками и шоколадным молоком, баловал всякими маленькими безделушками, часто красивыми, пастельных тонов ленточками для волос, которые ей очень нравились.

Когда ей было восемь лет, вместе с ее отцом умер и смех матери. Последнее воспоминание. Мелиссы о нем — его возвращение в горящий дом, чтобы спасти несколько особенно дорогих ему картинок, которые она нарисовала для него. Сам коммерческий художник, он вдохновлялся ее любовью к рисованию. Он был романтиком и мечтателем, надеявшимся в один прекрасный день обзавестись собственной студией. После его смерти они с матерью остались без страховки и сбережений, на которые могли бы жить.

Неумелая и беспомощная мать Мелиссы вскоре снова вышла замуж.

Отчим во всех отношениях был полной противоположностью отца. Он был человеком суровым и скрытным, строго считал каждый пенни. А еще он всегда критиковал мечтательность Мелиссы и пытался выбить ее из девочки, предварительно закрыв за ней дверь детской спальни. Это не помогло. Не помогло даже тогда, когда она выросла, и он изменил тактику, начав отбирать ее одежду. Он не смог убить ее внутреннюю романтичность. Мечтательность Мелиссы была единственной нитью, связывающей ее с отцом, которого она обожала.

Ее мать слишком боялась мужа, чтобы открыть рот, она в конце боялась даже жить. Однажды в полдень в школе Лиссы появился чиновник из системы соцобеспечения, чтобы сообщить ей о смерти матери. Потом были похороны, и она без всяких объяснений в двенадцать лет оказалась подопечной штата и, в конце концов, очутилась на ферме Синклера.

Жестокость Синклеров не была физической: это была жестокость равнодушия. Для них она была чем-то вроде мебели или фермерского инвентаря. Ее можно было с пользой применять, не более того.

Слэйдер был ее единственным спасителем в океане одиночества. Он заботился о ней, защищал ее и любил ее. А потом...

Нет, вспоминать это было невыносимо.

Зачем он вернулся!

Слэйдер откинул простыню и придвинулся к краю кровати, разглядывая комнату мотеля, которую он снял после того, как покинул книжную ярмарку. Он провел тревожную ночь, его сновидения были заполнены образами Лиссы, ускользающей от него, и в ее глазах он видел обвинение.

Вдруг Слэйдер почувствовал, как что-то острое впилось ему в бедро. Это оказалась одна из сережек Лиссы в виде золотого сердечка, обрамленного серебром. Когда она вырвалась от него накануне на автомобильной стоянке, сережка выскочила из ее уха. Он заснул, сжимая ее в пальцах и потирая, словно она могла, как лампа Аладдина, вызвать Лиссу, улыбающуюся, тянущуюся к нему, дающую ему еще один шанс.