«Я сам свою жизнь сотворю…» «Мои университеты». В обсерватории. На аэродроме - Геннадий Вениаминович Кумохин Страница 3

И тут я понял страдания Германа из «Пиковой дамы», когда вместо туза он достал из колоды пиковую даму. А я, выходит, перепутал, два похожих вопроса с одной и той же фамилией: принцип Вейерштрасса и теорему Вейерштрасса.

Короче, я оказался за дверью с пустой графой в зачетке. Моя первая «двойка».

— Как же так, — кипел я от негодования я, — честно написал два билета и получил двойку. Это просто чудовищное невезение!

Между тем, невезение продолжалось.

Следующий экзамен был по начертательной геометрии, в которой я чувствовал себя не очень уверенно. Разумеется, мне выпал билет, ответы на который я знал хуже всего. Преподаватель приглашал студентов по двое за стол напротив себя, и с теми, у кого была не заполнена графа напротив экзамена по математике, видимо, особенно, не церемонился.

Рядом со мной оказался высокий красивый парень, по моей классификации, явно из «залетных». Графа по прошлому экзамену была пустой у нас обоих.

Экзаменатор бегло проглядел написанные листки у «залетного».

— Все три вопроса не верны. Идите — «два».

Настала моя очередь.

— У вас, молодой человек, правильными можно назвать ответы только на полтора вопроса из трех. Идите — тоже «двойка»!

Однако я решил так просто не сдаваться.

— Скажите, — задал я вопрос преподавателю, — вот, передо мной был товарищ, который не решил ни одного вопроса и получил два. Правильно? Тот кивнул.

Я продолжил:

— А я ответил правильно, как Вы сами сказали, на полтора вопроса. Так неужели эти полтора вопроса не стоят хоты бы одного дополнительного балла?

Подобная наглость, видимо, позабавила, этого, еще не старого преподавателя, он хмыкнул и поставил мне «тройку».

Я вышел из аудитории с видом победителя.

Остальные экзамены прошли без происшествий.

Я вернулся в институт после каникул на несколько дней раньше положенного срока, и все оставшееся время готовился к экзамену по матанализу.

Я зубрил целыми днями, а, выходя на прогулку в санаторский парк, гулял по заснеженным аллеям и без конца прокручивал в уме формулы и ход доказательств.

Зима в том году выдалась снежная и морозная. Могучие сосны стояли с белоснежными шапками на вершинах и изредка потрескивали в морозном воздухе. Осмелевшие от холода белки прямо на глазах у прохожих перебегали от одного мощного ствола к другому. А в бездонной синеве неба светило низкое и холодное солнце.

Скоро уже не было ни одного примера из задачника, который бы я не решил. Короче, я подготовился с солидным запасом, и когда на повторном экзамене отвечал одной из ассистенток, та подошла к преподавателю с предложением поставить мне «четыре».

— Нет, — решительно ответил тот, — пусть будет «три», а там посмотрим.

Итак, я справился со сложной ситуацией и дал себе зарок впредь заниматься институтскими предметами более серьезно. Задним числом я должен признать, что не был добросовестным студентом. Часто прогуливал даже практические занятия, а на лекциях вообще был редким гостем, и то, только тогда, когда разведка доносила о предстоящей проверке посещаемости.

Но, все-таки, у меня было, по крайней мере, одно смягчающее обстоятельство: я прогуливал одни занятия, только для того, чтобы попасть на другие.

К весне первого года я уже научился правильно распределять свое время. Два месяца каждое воскресенье и три — четыре будних дня я проводил в Ленинской библиотеке. Каждый мой день здесь проходил приблизительно одинаково: с утра — книги по философии и эстетике, затем перекус в библиотечном буфете, потом литература по живописи, а в заключение — художественная литература. Ужинал я, как, правило, в «Пирожковой» напротив Ленинки. Затем следовала прогулка по вечерней Москве и возвращение в общежитие на одной из последних электричек.

Со средины апреля приходилось вплотную приниматься за учебу в институте по моей основной специальности. Теперь уже удавалось вырваться в Москву только по случаю: по абонементу на концерт классической музыки или на лекцию по изобразительному искусству в музей имени Пушкина.

А в экзаменационную сессию не получалось и этого.

Девятнадцатая весна

Я ехал в автобусе на экскурсию в Клин. Лицо парня, сидевшего напротив с девушкой, показалось мне подозрительно знакомым, но не из этой, а из какой-то прошлой жизни. Точно так же приглядывался и он ко мне.

— Славка?

— Генка!

Это был знакомый из параллельного класса еще по школе в Закарпатье. Мы быстро нашли общий язык. Оказывается, он, сын военного, давно живет в ближнем Подмосковье. После восьмого класса он пошел в техникум, а потом поступил на наш факультет и сейчас учится на втором курсе, опередив меня на год. Со своей однокурсницей они собрались в гости к Чайковскому.

Его подружка была тоненькая славная девушка, с крепкими икрами спортсменки. Я быстро заметил, что Славик явно в нее влюблен, а она, на правах старшей, держится с ним покровительственно.

Ах, как хорошо было бродить по рассохшимся половицам музея и вдыхать тот же воздух, которым сто лет назад дышал и он, и слушать чудесную музыку русского гения.

И как славно было видеть рядом своих сверстников, которые были так же, как и я, очарованы и этой музыкой, и этой весной. Мне кажется, я был совсем не лишним в их компании, и они с удовольствием приняли меня как равного.

К сожалению, я наслаждался обществом этих прекрасных ребят совсем недолго. Помню, Славик дал мне почитать томик еще незнакомого мне поэта Бориса Пастернака, и я не сразу, но постепенно прикипел к нему душой. В конце мая мы сходили вместе в драматический театр, где я бывал гораздо реже, чем на музыкальных концертах, а затем расстались на каникулы.

Осенью у подружки Славика заметно округлился животик, и я понял, что она беременна. Но мой приятель был явно ни при чем, он просто места себе не находил. А она, видимо, еще надеялась выйти замуж за отца своего будущего ребенка, но и не отталкивала окончательно от себя влюбленного Славика. Чем закончилась эта драма, я так и не узнал, потому что они оба скоро перестали бывать в институте, а домашних телефонов тогда практически ни у кого не было.

По возвращении экскурсионного автобуса, я, как обычно, в одиночестве, отправился в санаторский парк. Было тепло, облачно, и в наступивших сумерках скоро невозможно стало разобрать отдельные предметы. Лес поразил меня, жителя юга, стремительно наступившими приметами весны. Он, еще недавно тихий, буквально взорвался разноголосым хором уже неразличимых птиц. Свисты и трели раздавались со всех сторон, и это чудесным образом гармонировало с еще продолжающей звучать