Елена Арсеньева - Браки совершаются на небесах (новеллы) Страница 38

Потом угар развеялся, кровь малость поутихла, и

Федоров стал ждать от государя награды. И она не замедлила воспоследовать: велено ему было в полном парадном облачении явиться в Александрову слободу, а с собой привезти не кого иного, как царицу Марию Темрюковну, которую супруг желал видеть у себя. Иван Васильевич ненавидел Москву, царица же не терпела Александрову слободу. Однако делать было нечего – пришлось повиноваться мужу и отправиться в путь.

Провожатым Мария Темрюковна, видимо, была довольна. Тотчас по прибытии в слободу Федоров-Челяднин был зван на пир.

– …А что, Иван Петрович, – приветливо спросил государь, – хотел бы ты быть царем?

Федоров-Челяднин чуть не подавился утятиной. Больно вопрос дурацкий, не знаешь, что и сказать! «Нет» – на смех подымут, потому что не бывает таких дурней, которые отказались бы от царской власти, «да» – опять же обсмеют: куда ты, мол, со свиным-то рылом! А еще хуже, воспримут это «да» как покушение на царский трон.

Словом, Федоров не знал, что ответить. Поэтому он поелозил ширинкою по бороде, якобы смахивая последние крошки, и уклончиво молвил:

– А на что мне, батюшка, такими мыслями головку засорять, коли ты у нас есть? Ты на престоле сидишь – ты и царь!

– Что ж, по-твоему: царь только тот, кто сидит на престоле? – разочарованно воскликнул государь. – Не-ет, это было бы слишком просто! Ну вот поди сюда, Иван Петрович, сядь на мое место. Посиди, а потом расскажешь нам, почувствовал ли ты себя царем. А ну, подать сюда облачение государево!

Федоров и ахнуть не успел, как набежали прислужники и в одно мгновение на него были надеты кожух золотой парчовый, бармы[40] тяжелые, да еще и шуба соболья, крытая аксамитом[41]. Мгновенно взопрев, Федоров не устоял и от малейшего толчка в грудь плюхнулся на трон.

В одну руку ему сунули любимый царев посох, в другую – чарку с вином.

– Это тебе вместо державы и скипетра, – пояснил Иван Васильевич, который, вкрадчиво улыбаясь, стоял рядом. – Я ведь сии знаки государевой власти с собой не вожу, в Кремле оставляю, как и женку мою, которую ты, боярин… – Он запнулся, но тут же продолжил: – Которую ты, боярин, нынче сюда, в слободу, ко мне доставил.

Федорову почему-то показалось, что Иван Васильевич намеревался сказать нечто совсем иное, но что?

– И какова хороша показалась тебе государыня? – внезапно спросил царь.

Федоров опять суетливо заерзал:

– То царский кус, не наш. Я на государыню и взора не поднял, ехал в своем возке позади, для охраны.

Это была чистая правда. Федоров присоединился к царицыну поезду лишь за московской заставою. Мария Темрюковна сидела в парадной повозке, окруженная своими постельницами, прикрыв лицо фатою. Они с Федоровым лишь беглым словом перемолвились.

Правду сказать, ему было не до царицы. Лишь вчера доставили Федорову письма из Польши, от короля Сигизмунда-Августа. Король звал к измене жестокосердному государю, который не чтит своих верных шляхтичей, и недвусмысленно пообещал сделать Федорова-Челяднина своим наместником в Московии.

Наместником короля! То есть властителем московским! Как бы царем!

Федоров, прочитав сие, чуть голову не потерял. Что выбрать? Чьи посулы? Короля или царя? Сделаться наместником или главою земщины? Рассудив, что лучше синица в руке, чем журавль в небе, он медлил с ответом в Польшу: ждал царской милости. А ему вместо милости какие-то вопросы дурацкие задают…

– Ты небось думаешь, что царь у тебя неблагодарный, да? – послышался рядом вкрадчивый голос, и Федоров вздрогнул так, что чуть не выронил чарку и посох. – Ты мне, дескать, верную услугу оказал, а я молчком молчу? Нет, Иван Петрович, я добро помню. Вишь, на трон тебя посадил. Ты небось и не мнил о такой чести, а? Или мнил? Только ты ожидал сего от Сигизмунда, короля польского? Ну какой же разумный человек возьмется поверить лживым ляхам? Только я могу человека на трон посадить! Только я! И не тебя одного – но и царицу твою.

– Ка… – тихо, сдавленно каркнул Федоров, хотевший спросить: «Какую царицу?!» – и голос его пресекся, когда он увидел входившую в трапезную Марию Темрюковну.

Вся в белом, мерцая многочисленными жемчугами, она была так ослепительно хороша, что у мужчин, редко видевших государыню, захватило дух. Держась необычайно прямо, нисколько не дичась восторженных взглядов, направленных на нее со всех сторон, она подошла к трону – и несколько оторопела, увидав на царевом месте, в царевом облачении не своего мужа, а другого человека.

– Что стала, Марьюшка? – насмешливо спросил Иван Васильевич. – Не признала нового государя? Ну что же ты, на дворе ведь не ночь, когда все кошки серы… Это боярин Федоров-Челяднин – помнишь, его? Нынче моей волею он царь всея Руси. Кланяйся государю в ножки, благодари его за милость.

– Какую еще милость? – высокомерно спросила Мария Темрюковна своим гортанным голосом.

– Ну как же! – воскликнул Иван Васильевич веселым голосом. – Как же ты забыла, любушка моя? Ведь он, великий царь, тебя, рабу свою, удостоил великой милости: сюда из Москвы привез, а кроме того… – И, подойдя к жене, он что-то шепнул ей на ухо.

Кученей изумленно воззрилась на мужа, и смугло-румяное лицо ее, только что цветшее и сияющее, вмиг сделалось мертвенно-бледным. Она покачнулась, схватилась за сердце…

– Эй, Михаила Темрюкович! – гаркнул царь, успевший поддержать жену. – Прими-ка сестру, неси ее в покои. И ты, доктор Елисей, пойди с ними, дай ей питья того целебного, что приготовил давеча. Да вино возьми послаще.

Появился Бомелий; скользнул непроницаемым взором по лицу государя, но не обмолвился и словом. Поклонился покорно и проследовал за Михаилом Темрюковичем, который легко, как перышко, нес обеспамятевшую сестру.

Федоров все это время сидел ни жив ни мертв. Он едва ли слышал хоть слово, едва ли замечал происходящее. Перед глазами мельтешили огненные колеса, в голове билось молотом: «Знает! Он все знает про польские письма! Пропала моя голова!»

Царь махнул рукой. Стольник подскочил к нему с чаркою, и Иван Васильевич жадно глотнул вина.

– Экая незадача, – сказал он, покачав головою. – Хотел рядом с тобою на трон свою царицу посадить, а она, вишь ты, сомлела. Но ты не горюй, великий государь! Найдем для тебя другую. Ничего, что будет она малость постарее да покривее. Зато такая не вовлечет почтенного человека в блудный грех.

Царь хлопнул в ладоши; по этому знаку распахнулись двери, и в них стремительно, словно ее изо всех сил толкнули в спину, влетела женщина в богатом боярском наряде, в жемчугом низанной кике и золоченой душегрее, отороченной соболем. Пирующие засмеялись над ее неловкостью. На трясущиеся, щедро нарумяненные щеки гостьи поползли слезы. Впрочем, лицо ее тотчас озарилось радостью.