Елена Кшанти - Блаженная несвобода Страница 4

— Что это за практика?

— Буддийская практика, я специально ради этого из другой страны приехала.

— Что, больше нечем заняться было? Есть же много других дел поинтереснее, хотя бы шапочки вязать.

— Ты супер!

— Правда? — ухмыльнулся он.

— Да, правда, ты суперневежествен! Я такого никогда не слышала, даже в нашей, насквозь пропитанной атеизмом, стране.

— Неужели ты правда веришь, что эта муть может как-то изменить твою жизнь, сделать тебя счастливой?

— Она уже поменяла мою жизнь, и уже я счастливее.

Он покосился на ее уставшее лицо и сказал:

— Не верится.

И тут Стеша сама немного усомнилась, настолько ли она счастлива, как ей хотелось бы. Вот индусы всегда счастливы, когда только их об этом не спросишь. Они любят спрашивать себя об этом каждый день и каждый день отвечать друг другу, что у них все прекрасно. Словно самогипноз какой-то.

Раньше Стеша их постоянно поддразнивала, говорила, как это может быть все прекрасно, если кругом столько проблем, пока один доктор, интеллигентный пожилой индус, не сказал ей:

— Это состояние ума, когда все прекрасно, несмотря ни на что.

И ей, такой уж из себя практикующей, стало стыдно, потому что это была самая что ни на есть Дхарма, которую знали почти все, даже необразованные индусы, и которую так и не научилась понимать она…

— Езжай, — сказал Стивен и отвернулся к стене.

4

Стеша жила в Индии уже давно, около пяти лет, и за этот срок почти превратилась в местную. По крайней мере, ее так воспринимали окружающие люди. Как-то раз, приехав на учения Далай-Ламы, она нечаянно прониклась непонятной теплотой к этой стране, и половина ее сердца навсегда осталась здесь.

Иногда она уезжала в Россию, но потом возвращалась назад. Потихоньку ее жизнь превратилась в маятник, который двигался от России до Индии, и из Индии в Россию.

И без той, и без другой страны она уже не мыслила своего существования. Стоило три месяца прожить в Москве, как Стеше начинались сниться пыльные дороги Индии, ее сладковатый запах и видения залитых солнцем улиц с незамысловатыми местными жителями преследовали ее в московские будни, словно безалаберный киномеханик зарядил два кинофильма в одну и ту же кассету.

Стеша буквально чувствовала дух Индии, и некое неотвязное чувство заставляло ее собирать большой рюкзак и планировать дела в этой чужой и родной одновременно стране.

Москва и Дели, Дхарамсала и Москва — они были такими разными, и в то же время, по сути, одинаково чуждыми ее душе. Казалось, что и то, и другое было единственным, что связывало ее с этим миром, но и эти связи были не очень прочными. И она не могла скрыться от заполняющего ее до краев одиночества, несмотря на бесчисленное количество прекрасных и интересных друзей, которые на каком-то отдалении неизменно присутствовали в ее жизни. И которых она любила самым что ни на есть искренним образом. Эта любовь коренилась где-то глубоко в ее сердце, скрытно и до предела правдиво наполняя ее сущность. Но она никак не проявлялась внешне, и они едва догадывались об этом.

Эти люди жили своей незамысловатой жизнью, плавно перетекая, подобно Стеше, из той же Индии в ту же Россию или в другую страну, потусоваться на буддийских тусовках, показать фотографии, поделиться своими историями об индийских приключениях и вернуться обратно. Кто-то и вовсе не уезжал, как-то непринужденно и по-свойски зависая в этой теплой стране и обретая для себя второе жизненное пространство.

Отыскав небольшую квартиру на окраине Дхарамсалы, Стеша прочно обосновала здесь свое убежище.

Ей было комфортно одной, со своими мыслями, со своими книгами и неизменными закатами, которые почти каждый день, исключая ненастья, заливали оранжево-красным пламенем половину неба, щедро заполнявшего все видимое из ее окна пространство.

И каждый вечер, налив кружку душистого зеленого чая, она выходила на балкон, садилась на старую циновку, скрестив по-восточному ноги, и смотрела на этот тихий закат. Это созерцание заходящего солнца постепенно становилось ежедневным ритуалом. Наверняка в этом был какой-то глобальный смысл, но Стеша никак не могла это оформить в какую-то удобоваримую философскую концепцию. И это действо продолжало существовать само по себе. Хотя наверняка кто-то нашел бы в этом аллегорию с провожанием исчезающего времени, которое было для кого-то возможностью, но так и не реализовало своего скрытого потенциала. А Карлос Кастанеда вспомнил бы наставления Дон Хуана о накоплении особой мистической силы, идущей с западной стороны света.

Но девушку не волновали все эти философско-мистические обоснования. Стеше просто нравилось смотреть на сверкающий оранжевый диск, который, казалось, улыбался во всю ширину неба прощально-виноватой улыбкой, рассекая лучами полупрозрачные облака, и быстро исчезал за склонами Гималаев.

А потом, еще минут десять, она видела, как вся долина с невысокими грядами гор покрывается пеленой сумерек и растворяется в темном пространстве отсутствия света.

Именно в этот момент на мир спускалась тишина.

И не было ничего сладостнее для слуха, чем эта простая, ничем не оформленная тишина. Ибо именно в ней содержались все звуки и мелодии мира, от самых изысканных и совершенных до самых отвратительных и безобразных, что своим спонтанным выплеском неизмеримого горя или дьявольского хохота леденят душу.

И, слушая эту тишину, Стеша задыхалась от трепета, переполнявшего все ее существо чем-то необъяснимо торжественным и бесспорно значимым.

День умирал, и эта маленькая смерть не таила в себе ни радости, ни печали. Она просто напоминала о бесконечном круговороте, олицетворявшем движение Вселенной. И иногда казалось, что так же умирает в Мире все, тихо и спокойно погружаясь за пределы этого неба, чтобы наутро возродиться и появиться вновь, пусть даже уже не здесь, а где-то в другом, новом и совершенно незнакомом месте.

И только спустя некоторое время из индуистского храма, расположенного в отдалении, начинали доноситься звуки вечерней пуджи. Голос, прославлявший Богов, и звуки таблу уверенно неслись по равнине и облагораживали притихшие дома с плоскими крышами и обмытой дождями штукатуркой. Дома, что, словно ульи, мостились друг на друге, нисколько не стесняясь такого тесного соприкосновения, начинали потихоньку оживать, в окнах зажигался свет, и родные люди собирались опять вместе. И вскоре уже вся долина была наполнена маленькими светящимися огоньками, и за каждым этим огоньком были люди, которые любили и радовались друг другу. Только Стеша была одна.