Елена Рождественская - Таинственный образ Страница 5

— Мне тетушка велела к сегодняшнему балу свои да сестрицины наряды перешить.

Дяденька Иван Никанорович только плечами пожал:

— Вот и шей до вечера. Можешь, кстати, не сильно стараться. Сегодня мы к Ивлевым идем. Там бал-то махонький, домашний. Я б и не пошел, да тетка твоя привязалась: пойдем да пойдем. И чего тащиться? Там и будут-то только сами Ивлевы, их свояки Вельтманы да пара приживал.

«Может, будет и художник Шварц, племянник Вельтмана, — подумала Саша. — Значит, Наденька с ним и встретится. Наверное, хорошо на балу-то! Гости красивые, наряженные, веселые. Зала танцевальная вся в огнях. Музыка. Танцы. Мазурка. Радость кружит голову. И Наденька будет такая красивая — в светло-зеленом платье, по подолу мои бантики пришиты. Ну, словно она нимфа-красавица, по траве весенней гуляет. И навстречу ей идет Роман Шварц. Храбрый, статный, черноглазый. И влюбится в него Наденька. Разве можно в такого не влюбиться?..»

— Да что ты, Сашка, заснула, что ли? — гаркнул дядюшка. — Слышишь, что я тебе говорю? Мы — на бал, а ты — за полировку. Завтра зеркало и отошлю.

С бала Наденька вернулась на нервах:

— Кажется, родители прознали про месье Шишмарева! Только тот ко мне подошел, на кадриль хотел пригласить, маменька меня под локоток да и увела. Зашипела: мол, разговор имеется. Можно подумать, она дома со мной не могла наговориться! Да ты не слушаешь меня, Сашка?!

Наденька швырнула в сестрицу-горничную свою перчатку. Саша подхватила, и ее грязные пальцы оставили след на светлой лайке. Наденька зло хмыкнула:

— Ну ты — замарашка! Перчатки испортила. Стирай теперь сама! Впрочем, ты куда? Меня дослушай!

Наденька плюхнулась на кушетку и заверещала про бал. Сначала обмыла косточки сестрам Григорьевым, потом обсудила старую деву мадемуазель Шиншину:

— Ей же лет пятьдесят, а она все под барышню рядится. Представляешь, явилась вся в розовом, ну просто — невинная девушка. А у самой щеки дряблые, а под носом черные усы. Да если б кто другой так разоделся, весь свет насмешил бы. А этой старой деве все с рук сходит. Кавалеры вокруг нее увиваются, комплименты отпускают. А все потому, что у старухи денег немерено. Говорят, и счесть невозможно: ее поверенные целый миллион насчитали, а потом и бросили. И представляешь, Сашка, граф Шишмарев этой старой мымре тоже комплименты расточал. Я сама видела.

— Не может быть?

— Да я специально следила! Шишмарев поговорил о чем-то с моим папенькой, потом мне поклонился издали да и пристроился в кружок к мымре. Каков предатель! И к чему тогда, скажите, он мне свидание на бульваре назначал?!

Наденька в сердцах схватила свою бальную сумочку, вышитую блестящим бисером, да и запустила ее в стену. Сумочка, в которой полагалось быть только мягким платочкам да невесомым шпилькам, ударилась о стенку с непонятным тупым звуком. Саша подняла ее в недоумении:

— Что у тебя там, сестрица?

И тут Наденька пришла в истинный гнев:

— Какая я тебе сестрица?! Не смей меня так звать, дурища немытая! Во всем твой проклятый Шварц виноват. К концу бала, как папенька из залы вышел, граф Шишмарев все ж таки ко мне подошел. Сказал, что я — его любовь до гроба, что со старухой у него денежный расчет, вот он и вынужден ей расположение выказывать. А тут, как на зло, твой идиот Шварц и подскочил. Весь вечер его не было, и вот — на тебе, приперся. Мне ручку целует, а графу весьма нагло улыбается: «Опять свиделись!» Ну, кому такое понравится? Шишмарев и ретировался. Наверное, неудобно ему все-таки за вчерашнее. А проклятый Шварц сунул мне вот это самое.

И Наденька ткнула прямо пальцем в свою бальную сумочку. Саша быстро распахнула застежку и ахнула — в сумочке лежала прекрасная алая роза, да только не живая, а мастерски сделанная из шелка и воска и потому развалившаяся на две части от удара о стену.

— Какая красота! — прошептала Саша. — Настоящее произведение искусства. Он же талант, этот господин Шварц.

— Нашла талант! — Хорошенькое личико Наденьки скривилось от злости и брезгливости. — На настоящие розы денег нет, цветы зимой сильно дороги. Вот и сует мне свои копеечные поделки. Это ж надо — кусок свечи да лоскуток шелка!

— Ах нет, сестрица, ты только посмотри! — не сдержалась Саша. — Даже поломанная роза красива. Какая же прекрасная она была целая!

— Чушь! — взвизгнула Наденька. — И прекрати звать меня сестрицей. Псина грязная тебе сестрица! И Шварц твой черный козел. Да-да! Шварц — значит, черный. Впрочем… — прикусила губу Наденька, — все мужчины — козлы! И Шишмарев, который за миллионщицей увивается, — тоже!

И вскочив, девушка выхватила у сестры-служанки восковую розу. Саша и ахнуть не успела, как Наденька бросила цветок на пол и с наслаждением наступила на него каблуком раз, другой, третий. Пусть растопчется в пыль!

3

На другой день дяденька Иван Никанорович вызвал дочку в кабинет. Сам сидел довольный, словно кот, наевшийся сметаны. Наденьку встретил улыбочкой и даже по-отечески хлопнул по аппетитному задку. Дочка взвизгнула и залилась румянцем.

Иван Никанорович оглядел ее со вкусом: ох, аппетитна девка! С детства была вылитый ангелочек, а уж теперь стала наливным яблочком. Так и хочется откусить кусочек. Статна, синеглаза. Волосы, как золотая пряжа. Кожа — розово-белая, как у молочного поросеночка в сметанном соусе, любимого блюда Ивана Никаноровича.

Барин еще раз самодовольно усмехнулся и приступил к речи.

— Ты у меня, Надежда, на широкую ногу живешь. Как сыр в масле катаешься, как поросеночек на пару в сладость поспеваешь.

Дочь зыркнула на отца, но, не зная, чего ожидать, на всякий случай опустила глазки. А отец продолжал:

— Мы с матерью тебя, милейший наш поросеночек, всю жизнь к счастью готовили. А счастье — это что? Понятно — жизнь в тихом и сытом довольстве. Такое тебе только самый богатый да почтенный человек обеспечить может. Такого мы с матерью тебе и искали в женихи.

— Ах, папенька! — встрепенулась Надя. — Мне кажется, я такого встретила.

— Это еще кого? — удивленно пробасил отец.

— Мне, папенька, вчера в любви сам граф Шишмарев признался! — выдохнула Наденька.

Отец закрутил ус:

— Этот хлыщ?

— Какой же он хлыщ? Он адъютант его превосходительства, генерал-губернатора Москвы!

— И что? Да он гол как сокол! Вчера ко мне подошел: я, мол, без ума от вашей Наденьки…

— Так и сказал? — восторженно перебила отца дочка.

— Мало ли что сказать-то можно! — рявкнул отец. — Я его спросил: каков ваш годовой доход? Он мне говорит: тысяча рублей. Я тогда с другой стороны: а имения у вас есть, крестьяне? Нету, говорит. Мы, говорит, с маменькой, однодворцы.