Анна Дубчак - Ираидин пансион Страница 5

Он вернулся под утро и, уверенный, что Ираида Аркадьевна ничего не слышала, крепко проспал несколько часов.

Проснулся от шума, выглянул в окно и обомлел: насколько хватал глаз, двор заполнили кошки. В промозглой голубой сырости они жались друг к дружке, поджав мокрые от дождя хвосты, и голодные глаза их были устремлены на стоящую среди них Зоеньку.

Серьезная, тепло одетая, в своих резиновых ботах и с кастрюлькой в руках, она деловито разговаривала со своими питомцами:

— Ах ты моя Церлиночка! Что же это ты, милочка, от минтая морду воротишь? Иль харчи где лучше нашла? Ферапоша, бедолага, где же тебя так поободрали? Совсем свою Зою забыл, а я тебе вот супец принесла.

Ираида Аркадьевна, расчесывающая волосы перед зеркалом, усмехнулась:

— Что, удивился? Благотворительность, она, мой друг, присуща только людям. Ведь если разобраться, то и смешного в этом ничего нет. Она живет этим и всю пенсию ухлопывает на рыбу и молоко.

Наблюдая невольно жизнь обитателей дома на Ореховой улице и являясь свидетелем всего происходящего вокруг, Андрей с каждым днем все больше и больше убеждался в том, что самое страшное в жизни — это одиночество. Здесь, в этой квартире, жили одни одинокие люди: Ираида Аркадьевна, вдова военного времени, не нашедшая в себе мужества родить для себя ребенка, Денис Михайлович — вдовец, брошенный старик при живых-то детях! Зоенька — тихая сумасшедшая, жившая своим, созданным ею же самой миром; Дина с ее постоянным страхом, что ее бросят, оставят в этом страшном для нее своим непониманием и холодом городе. Ее слова о жалости, которые она прошептала в минуту откровения и слабости, не выходили у него из головы, и он знал почему: они были близки ему. А может, так оно и должно быть? Ведь он и Ольгу жалел, да и что постыдного, дурного в жалости к человеку, который тебе близок и дорог? Дина заслонила Ольгу, и теперь все мысли и чувства были обращены к ней. Он искал встреч с ней и торчал на кухне все то время, пока она бывала там. Любопытство увидеть Липатова сменилось вскоре неприятным чувством собственничества, и, не имея никаких прав на Дину, он постоянно вызывал в своем воображении сцены возможной жизни с ней и терзался этим вымышленным миром, далеким от подлинной жизни. Это раздвоение приносило облегчение лишь изредка, когда он долго не видел ее. Понимая, что все это ребячество, фантазии, он развивал в сознании и проигрывал разные жизненные ситуации, размышлял над ними, жил, наконец, этим. Как бы то ни было, но в его новой жизни не было места Липатову. И все же встреча состоялась.

Он вошел стремительно, как к себе домой, распространяя пряный аромат одеколона, и, не постучавшись, исчез в Дининой комнате, даже не взглянув на застывшего в дверном проеме Андрея. Так же быстро вышел оттуда с сумками и корзиной, следом показалась Дина с Антоном, она бросила на Андрея растерянный взгляд, как-то беспомощно развела руками, и все это в считанные доли секунды, и он увидел уже в кухонном окне, как они все вместе сели в машину и уехали. У них была своя жизнь — у него своя.

В тот вечер он пошел в ресторан. Он хорошо помнил, как шел туда, остальное осталось за дверями: духота винных паров, пестрота окружающих предметов и лиц и одуряющее состояние свободы и вседозволенности…

Ночью, петляя по грязным улочкам, погруженным в непроницаемую темноту, натыкаясь на непонятные и странные предметы, перелезая через какие-то трубы и палисадники, он с большим трудом отыскал дом на Ореховой и, придерживая у онемевшего носа жесткий от засохшей крови платок, принялся колотить в дверь.

Его встретила Ираида Аркадьевна.

— Так я и знала! — Она всплеснула руками. — Денис! Иди сюда скорей, квартиранта побили! Возьми спирту и ваты. Ой, батюшки, что с носом-то? Руки-ноги-то целы? Да что же это такое, господи!

Вскоре в коридоре собрались все. Вышла и Дина с заспанным лицом, молча взяла из рук растерянного Дениса Михайловича вату, смочила спиртом и принялась смазывать разбитый, весь в ссадинах нос Андрея, который морщился от боли и постанывал. Зоенька бродила вокруг него с кружкой и приговаривала:

— Зачем пить? Пить-то, спрашивается, зачем? Только дураки и пьют. А уж если и выпил, так сиди себе спокойно, а то и вовсе ляг и лежи.

— Погоди ты, Зоенька, — ласково, как к ребенку, обратилась к ней Ираида Аркадьевна. — Ты же видишь, Дина ему рану обрабатывает, а ты мешаешься! Андрей, щиплет? Может, подуть?

И они дули. Все. И Зоенька, и краснолицый, пыхтящий Денис Михайлович, щелкавший беспрестанно подтяжками. Дина тоже сложила губы трубочкой и дула нежно, студила благостно, ласково…

— Алло, сыночек? Здравствуй, Сереженька. Как вы там? Я что звоню-то, у нас здесь помидоры пошли, фрукты разные, базар хороший. Ты бы привез Машеньку. Я так соскучилась по ней. Она бы и поправилась тут, и загорела на пруду. А помнишь Клавдию-молочницу? У нее корова в этот год замечательная, молоко дает хорошее, жирное, сладкое прямо! Привезите мне внученьку, я уж который раз прошу, а вы не везете. Сделайте матери приятное — дайте понянчиться, а то вырастет и не увижу ее маленькую. Что? Не слышу! А… Спасибо, здорова, ничего. Вот только ноги все болят. Ты насчет мази не узнавал? Помнишь, я тебе давеча говорила? Ноги, ноги болят, да так болят, что сил нет… Да нет, не плачу я, тебе кажется. Как Надежда? Опять не пришла поговорить? Вы-то хоть между собой ладно живете или как? Ну и слава богу. Да нет же, говорю, не плачу… Девушка, подождите, не разъединяйте! Все…

Зоенька плакала тихо, постанывая и подвывая, как умеют плакать и причитать только старухи.

Андрей, по привычке куривший за полночь, замер с сигаретой и был не в силах сдвинуться с места. Но вот хлопнула дверь, и он прошел в коридор. Днем он так и не вспомнил о телефоне и у хозяйки ничего не спросил. А что, если позвонить домой или Ольге? Хотя что он ей скажет? Он чиркнул спичкой и увидел в углу, на сломанной этажерке с хламом и старыми санками, пыльный старинный телефон. Желтые кружочки со стертыми от времени цифрами, заигравшие при свете, тянули к себе. Но тут его взгляд упал на короткий оборванный провод, и пронзительная догадка охватила его; он взял в руки мертвый, холодный резиновый шнур и представил себе отчетливо лицо Зоеньки, маленькое, жалкое: темные губы, соленые от слез, плотно сжаты, усталый, безнадежный взгляд, слабый подбородок… И ему стало больно, невозможно как больно…

Вечером следующего дня они гуляли втроем: Андрей, Дина и Антон. В парке было прохладно и темно; в прудах томилась зеленая зацветшая вода, воздух благоухал розами, высаженными вдоль аллей. Было очень тихо, где-то далеко-далеко, за потемневшим кружевом старых лип и берез, золотой полосой плавилось небо.