«Циники», или Похмелье - Нинель Сирык Страница 5

как наслаждение красотой — будь то природы, будь то мыслей, будь то искусства, будь то чувств… Они любили всё, что было или, по крайней мере, казалось им прекрасным. А человек — это создание природы. Так почему же не любить его? Почему не любить по собственному выбору, а подчиняться каким-то неписаным правилам. Именно неписаным — их никто не писал, но о них все говорят, думают — грубо, некрасиво. Почему у них само слово «любовь» уже обусловливает секс? Почему они во всем склонны видеть либо разврат, либо патологию? Я не такая как другие, и что же? Зато я человек и мышление моё куда свободнее от условностей и идиотских предрассудков, нежели у остальных. В чистоте чувств не может свершиться греха. Я — твой грех. Просто так, понимаешь? Ну, конечно же, сама дала мне это имя. Послушай, неужели, потом, через много или мало времени, ты будешь думать обо мне с легкой иронической улыбкой, говорить сама себе, что я — ошибка в твоей жизни. Это, конечно, возможно, но… Я хочу, что бы ты запомнила одну вещь: у меня ничего не бывает просто так. Все серьезно. И иногда, серьезнее, чем даже мне самой кажется. Ты — это больше, чем серьезно. Я беру на свои плечи понятие, во всех его истинных смыслах — ДРУГ. Теперь Дора лихорадочно пишет: «С каждым днём невыносимее становится мысль о расставании. И чем дольше мы вместе — тем оно будет труднее. Сначала была привычка, теперь это уже нечто большее, даже, не потребность видеть тебя, общаться с тобой… Мысли набегают друг на друга, сталкиваются — оттого получаются такие несвязные.

А ты, все-таки «жадина». Я не могу себе представить, что однажды тебя не будет рядом. Меня одолевает страх. Не хочу, не хочу и боюсь остаться одна. Ведь без тебя я, именно ОДНА».

Глория вспомнила сказанное вскользь Сандрой, о том, что Дору не очень жалуют. Вспомнила разговор о друзьях, к которому толкнула её Дора. Слезы застряли где-то в горле плотным комом. Может отказаться от стажировки, от выставки, забросить всё к чертям? Впрочем, от выставки можно отделаться — отослать картины, а самой не явиться. А вот что делать со стажировкой? Если не зачтут, полетят в тартар трудные и радостные годы учебы. Тем более запрос отправлен, разрешение и приглашение — получены. Что делать? Не ехать? Глорию пугала мысль о том, чтобы бросить академию. В этом году она заканчивает. А если сказать обо всем этом Доре? Нет, она, явно запротестует, наконец, обругает попросту и потребует сделать как должно. «Ты говоришь, чем дольше, тем хуже. Чем дольше мы вместе… Вовсе нет. Я буду и там тем, что есть теперь. Не хочу клясться, но говорю, что так оно и будет… Ты не будешь одна. Я буду рядом. Ты почувствуешь. Единственно, мы не сможем ощущать друг друга зрительно, физически, И все же … Не знаю — у меня воображение сильное. Я буду с тобой видеться и разговаривать ежедневно. Я в этом эгоист. Но не хочу обижать тебя ничем. Знаешь, я и впрямь ТВОЙ МАЛЫШ, как ты говоришь. И теперь и впредь, ты можешь располагать мной. На этот счёт я могу и поклясться. Потому что от любви я не устаю и не отказываюсь никогда,(от своей). И, если случится что-то не то… Я почувствую. Отказаться будет очень трудно, даже — невозможно. Почему я боюсь тебя потерять? Ты не потеряешься? Нет ведь?

Да, я — жадина. А жадины — не теряют, но находят. Если хочешь, это смех сквозь слёзы. Ибо, хоть я и «жадина», однако, больше теряю, чем нахожу.

Время! Оно — или погубит, или вознесет. Отдаться ему? Я не хочу уезжать».

Дора, дочитав, держала в дрожащих руках исписанный неровным, взволнованным почерком листок. Её губы шевелились в беззвучном «я верю тебе, верю, верю…» Глория крупными буквами дописала: «Когда мы отсюда уйдем?»

Они вышли. Солнце розовым, разливающимся светом расплескалось по нежно-голубому небу. Подкрасило фасады домов,

заполнило необъяснимым теплом воздух. Они шли, взявшись за руки. Настроение было таким же, как это пролившееся закатное солнце. Хотелось подходить к каждому прохожему, улыбаться и говорить, что-нибудь хорошее-хорошее.

— Дора, у меня странное радостное настроение.

— И у меня.

— Я хочу всех любить и целовать.

— А я хочу, просто быть хорошей для всех. — Дора, мы влюблены в мир. — И друг в друга. — Так можно сойти с ума, — Глория улыбалась. Дора чувствовала, что не совсем до конца понимает состояние той, которая шла рядом, но не хотелось её обижать. Все-таки Глория с каждым часом открывалась ей и, в то же время,

настолько же становилась ещё загадочнее. Дора пыталась понять то необъятное, для неё, что могла обнять в своей душе Глория. Пыталась и не понимала. Она лишь частично испытывала силу жизни, какую излучала Глория, чувствовала её, и ей было приятно.

«Она заражает меня собой, заражает всю, однако в меня так мало входит.

Я не смогу никогда вместить тот объем чувств, гамму красок и мыслей, которыми насыщена Глория».

Дора любила наблюдать, как работает Глория: в читалке, дома в — общежитии. Она растворялась в работе. Смеялась, удивлялась, хмурилась, барабанила по столу пальцами… словом, масса эмоций. И так, во время занятий, ещё больше напоминала Доре непосредственного ребенка, чистого и нежного.

Возможно, она даже возомнила, что это её большой милый ребёнок. Она знала — это её Малыш. Доре немало доставляло приятного говорить и думать: «мой Малыш, моя Глоя».

А Глория читала, писала, делала наброски будущих пейзажей, натюрмортов…

Редкая работоспособность помогала ей делать столько, что другие невольно дивились. Вот и теперь, она сидела, упорно штудируя Декарта, перемежая эту работу чтением Фейхтвангера. Час работы — пять минут перерыв, час чтения и вновь пятиминутный отдых… Дора только пришла и теперь с книгой исподтишка наблюдала за Глорией. Когда та отправилась покурить на кухню, Дора протянула ей руку. Глория разжала кулак Доры,

— Билеты!? — удивилась она.

— Мы идем послезавтра на балет. — Books, be damned! — засмеялась Глория. Они уселись на любимое место у батареи в кухне и продолжили традиционную переписку. «Дора, ты даже не представляешь, что возьми у меня господь каплю благоразумия, я бы на руках, сей же час, при всех унесла тебя не весть куда… Странно, когда мы лежим рядом — во мне спокойствие и некоторая леность. Я люблю смотреть на тебя. Но, иногда… О, я