Дениз Робинс - Желанный обман Страница 7

Магда подошла к окну и выглянула наружу, не откидывая с лица вуали. Кончики ее пальцев прижались к губам. Она подумала: «Как это прекрасно, когда тебя так сильно любят! Как это прекрасно, когда ты так много значишь для мужчины!» Когда вернулся ее дядюшка, она сказала ему что граф Морнбери уехал.

Глава четвертая

По мере того как день клонился к вечеру и тени становились длиннее, дождь лил все сильнее. Он напитывал влагой лужайки Морнбери Холла и пытался пригнуть к земле бутоны расцветающих роз.

Эсмонд шагал по липовой аллее. Его черный мокрый плащ хлопал полами по ветру. В одной руке он держал треуголку, в другой — трость из черного дерева. Парик безнадежно намок, лицо было мертвенно-бледным. На дороге он вышел из своего экипажа и вот уже две мили в одиночестве пешком двигался к дому по полям. Изящная дорогая обувь потеряла цвет, он весь перепачкался в грязи. В голове бродило выпитое спиртное. То и дело Эсмонд останавливался, откидывал голову назад и во весь голос хохотал, глядя в нахмуренное небо. Этот нечеловеческий смех услышал рабочий с фермы, который тащился через поле домой вместе со своей коровенкой. Он остановился, глянул в сторону молодого графа и, будучи истинным католиком, торопливо перекрестился.

Той ночью Эсмонд заперся у себя в спальне и сидел там молча несколько часов. Под утро он неровной походкой подошел к двери и кликнул Уилкинса, приказывая ему принести коньяк, да таким тоном, что старику ничего не оставалось делать, как повиноваться, хотя он боялся, что очень скоро его молодой хозяин может потерять сознание от обильных возлияний.

Наступление серого рассвета преданный старый слуга встретил, бодрствуя у кровати своего господина. Его терзали мрачные предчувствия.

В течение суток молодой граф не поднимался с постели и только просил себе вина. Наконец его организм не выдержал, и Эсмонд впал в беспамятство. Ослабленный, в лихорадке он провел еще несколько дней у себя в спальне, принимая лекарства, прописанные ему его врачом, которого торопливо вызвал испуганный Уилкинс. На третьи сутки Эсмонд смог принять у себя в кровати сидячее положение и впервые за много дней немного поел. Он потихоньку возвращался к жизни. Одевая своего господина, Уилкинс заметил, что Эсмонд все еще выглядит больным и жалким. Старый слуга не мог не видеть того, что с молодым графом произошла драматическая перемена. Он перестал улыбаться и больше не шутил с Уилкинсом, как это бывало раньше. Казалось, что мозг его парализован. И все же за этим кажущимся спокойствием горел дьявольский огонь, и Уилкинс чувствовал это. Страсть и жестокость, порожденные скорбью и горем, кипели внутри молодого графа. Смерть любимой вышибла его из привычной колеи. Уилкинс преисполнился горечи, когда в одно теплое летнее утро увидел отъезжающий со двора Морнбери экипаж. Он понял, что его светлость отправился в Лондон, даже не попрощавшись со своим старым камердинером. Прежде перед отъездом он всегда, бывало, хлопнет Уилкинса легонько по плечу и скажет что-нибудь такое:

— Бывай, старый чертяка! Уезжаю в столицу позабавиться. Следи тут за домом до моего возвращения и не лишай миссис Фустиан невинности!

Это была их старая шутка, ибо было известно, что вдова-экономка как-то раз предложила Уилкинсу стать ее мужем, но тут наотрез отказался от такой чести.

Когда пыль, поднятая на дороге колесами экипажа, улеглась, Уилкинс вернулся в дом, чувствуя себя много старше своих и без того немалых лет. Неровной походкой он прошел в холл и поднял печальные глаза на один из многочисленных портретов покойной графини. О, миледи, миледи, думал он, как вы сейчас нужны моему бедному хозяину, как бы пригодилась ему ваша забота и утешение!

Приехав в Лондон, Эсмонд свернул прямо к своему городскому особняку. Дом находился совсем недалеко от дворца. Ему захотелось увидеться с Арчи, и он послал мальчика на Шарлотт Сквер. С сожалением, он узнал, что Сент-Джон уже отбыл в Шотландию.

Вечером Эсмонд отправился в «Дом Белого Шоколада», где частенько собиралась вся лондонская знать, чтобы поболтать и поиграть в карты.

Табак становился все более и более популярным в светских кругах. Карточный зал, когда там появился Эсмонд, был затянут плотным слоем дыма. Разноголосый хор тут же был заметно приглушен, и все как один повернулись к дверям, чтобы взглянуть на высокого молодого человека в черном платье и с черной ленточкой на парике. Лицо его было настолько бледным, что походило на белую маску.

Многие из присутствующих джентльменов были знакомы с Эсмондом и дружески поприветствовали его. Один из них, совершив ошибку, выразил было свое сочувствие по поводу утраты, которую понес молодой граф. Эсмонд тут же нагрубил бедняге:

— Благодарю за то, что пожалели меня, сэр, но я не просил вас об этом! — надменно проговорил он.

Тот пожал плечами и отошел в сторону.

Эсмонд, переводя взгляд зловеще прищуренных глаз с одного джентльмена на другого, спросил:

— Кто хочет сыграть со мной в карты?

Ответа не было. До светских кругов Лондона уже дошли слухи о том, что с Морнбери сейчас лучше не связываться, так как он пребывает в дьявольском расположении духа со времени трагической кончины невесты.

Эсмонд нетерпеливо повторил свой вопрос:

— Кто будет играть?

Вперед вышел высокий черноглазый человек в красивом, богато украшенном платье и новомодном парике с заплетенной косицей. Улыбнувшись, он сказал:

— Я сыграю с вами, Морнбери.

Эсмонд перевел на него тяжелый взгляд. Он отлично знал этого человека. Это был Филипп Сентхилл, баронет, которого он довольно часто встречал в игорных домах и кофейнях. Сентхилл имел жену и сына, которых он прятал в Риксхэм Мэйнор в Суффолке, своем родовом поместье. У него была репутация плохого семьянина. В Лондоне его чаще всего можно было встретить в игорных домах или в компании какой-нибудь очередной светской красавицы. Этот франт был большим любителем женщин. Собственно, именно на этой почве между ним и Эсмондом произошел однажды конфликт. Было это полтора года назад, и ссора закончилась дуэлью. Эсмонд вышел из этого поединка победителем, а Сентхилл, несмотря на то, что отделался всего лишь царапиной, потом еще целых полгода не мог держать в руках шпагу. Напоминал ему о той дуэли длинный шрам через всю правую ладонь. У Эсмонда были причины не любить Филиппа Сентхилла, который, в свою очередь, так и не простил лорду той победы в поединке. Однако так или иначе спор между ними был разрешен, и оба джентльмена постепенно вновь восстановили обоюдное общение, которое со временем от холодного переросло едва ли не в дружеское.