Последний юности аккорд - Артур Болен Страница 7

– Так ведь когда как, – пролепетали мы.

– Понятно. Сегодня я помогу.

Она подмигнула мне и ушла, бесстыже виляя бедрами, а мы с Ниной только ошеломленно смотрели ей вслед. Дом пугал своей непривычной тишиной. Я осторожно заглянул в первую палату и услышал лишь тихое сопение десяти носов. Во второй – то же самое. В третьей я услышал осторожный шепот.

– Михаил Владимирович, Михаил Владимирович…

Шептал Петя. Я подошел к нему, нагнулся.

– Что тебе?

– Михаил Владимирович, можно перевернуться на другой бок?..

Наталья пришла, как и обещала, вскоре после ужина, часов в девять. На ней было короткое платье-сафари, она энергично жевала резинку.

– Так ведь рано еще, – удивилась Нина.

– Это они дома будут ложиться когда захотят, а здесь – когда положено, – жестко возразила Наталья.

Слух о том, что «та самая тетя пришла» быстро облетел наш отряд. Через пять минут все были в постелях. Мы с Ниной боялись войти вовнутрь и сидели на крыльце, испуганно прислушиваясь.

– А мне неинтересно, что ты не успел сходить в туалет! – гремел голос Сидорчук откуда-то с левого крыла. – Раньше надо было думать! Не знаю, как быть, это твои проблемы… Хоть в постель! Все на правый бок – мигом! Считаю до трех: раз, два…три!

– Боже мой, – бормотала Нина, – так же нельзя. Это неправильно.

«Правильно», – c наслаждением думал я, представляя себе испуганную мордашку своей рыжей мучительницы Оли.

Скрипнула дверь, мы встали. Наталья закурила сигарету, сказала деловито, как доктор после операции.

– Через полчаса будут спать, как суслики. Вы их пока не трожьте. Пусть успокоятся. Пойду своих проверю, они у меня еще полчаса назад легли. Нинуль, не забыла? Я забираю твоего на ночь, угу?

Нина почему-то покраснела и ничего не ответила. Я тоже покраснел. Мы были как два голубка. Наталье понравилось.

Часа полтора я провалялся в кровати с раскрытой книжкой Спенсера на лице, наслаждаясь тишиной и покоем, в одиннадцать переоделся, засунул бутылку «Старки» под ремень, попшикался «Шипром» и заглянул в соседнюю комнату. Нина сидела в сумерках у окна в академической позе. Почему-то она напомнила мне пушкинскую Татьяну Ларину с какой-то известной картины. Она оглянулась.

– Ах, это вы.

Я целомудренно присел на краешек кровати. Хотелось сказать что-нибудь утешающее, развеять ее грусть.

– Не скучай. Мы там посидим, выпьем, – сказал я. – В картишки сыграем. А то со скуки сдохнуть можно.

Нина вздохнула, положила ладони на стол. Бутылка больно упиралась мне в живот, я вытащил ее из-под ремня и поставил на пол.

– Это водка? – спросила Нина со страхом и любопытством разглядывая бутылку.

– «Старка», – небрежно объяснил я. – Крепче водки на пять градусов.

– Чем вы надушились? – вдруг спросила она.

Я пожал плечами.

– «Шипром». А что, не нравится?

Она нагнулась, вытащила из-под кровати кожаную сумку и, порывшись, достала какую-то лиловую пузатенькую склянку.

– Хотите попробовать?

– Что это?

– Боитесь? – кокетливо спросила она и открыла пузырек.

Необычный волнующий аромат как будто с привкусом муравьиной кислоты наполнил комнату.

– Хочу, – сказал я и закрыл глаза.

Я почувствовал на шее нежное прикосновение кончиков ее пальцев и чуть не застонал от наслаждения.

– Достаточно, – сказала она и я открыл глаза. Нина улыбалась.

– Теперь вы неотразимы.

Она вышла вместе со мной на крыльцо. Солнце уже скрылось за деревьями, из леса тянуло ароматной прохладой. Я ухарски запихал бутылку под ремень, похлопал напарницу по плечу и пошутил в том роде, что пошел выбирать себе невесту.

– Тогда берегитесь, – сказала она.

– Это почему же?

– Потому, – тихо и серьезно сказала Нина. – Потому что Наташа похоже уже выбрала вас.

Я пришел к Гордейчик последним. В крохотной комнатке разместилась вся компания: Андрюха со Славиком сидели рядом, обнявшись. С обеих сторон их подпирали Гордейчик и Люда. Я поставил на стол бутылку, заслужив аплодисменты. Сидорчук и Афонина раздвинулись на кровати и я упал в освободившееся пространство. Теплые бедра сомкнулись с обеих сторон и я почувствовал, как они ревниво ищут моего сочувствия. Натальино бедро было горячей.

Вы, наверное, помните эту прелестную вечеринку. На столе горела свеча. Окно было приоткрыто и занавешено белой кисеей, а за ней серым, мутным пятном дрожала северная ночь и остервенело зудели голодные комары. Сначала мы шептались, смеялись тихо – в ладони, но выпив водки, потеряли всякую осторожность. Возбужденно заговорили о детях. Оказалось, что у всех – уроды. У Славика в отряде белобрысый акселерат Степан ночью залез через окно в палату для девочек и снял трусы. Девочки завизжали. Прибежала пионервожатая Наташа и тоже завизжала. Степан исчез в окне, как страшный призрак. Славик утром пытался поговорить с ним, но Степан сказал, что не помнит ничего, сказал, что все это было во сне. Славик поверил, и зря: Степа в тот же вечер повторил свой фокус при полном аншлаге. Выяснилось, что у него какой-то нехороший диагноз, что нервировать его вообще то небезопасно. Директор струхнул, стал с кем-то созваниваться в Ленинграде, велел потерпеть два-три дня, и Славка пока терпел, но признался, что побаивается оставаться со Степой наедине. У Андрюхи в отряде все в первый же день перевлюблялись, начались драмы. Какой-то голубоглазый Мишка влюбился в Зинку, у которой уже была взрослая грудь и бесстыжие глаза, а она любила Вовку, у которого усы уже пробивались под носом, и Вовка побил Мишку, но не за то, что тот любил Зинку, а просто так, чтоб тому жизнь медом не казалась, а Зинка решила, что драка была из-за нее, что она стала героиней романа, и убежала, дуреха, в лес после обеда. Ее искали, все переволновались…Зинке завидовали девчонки, а Вовка, подлец, взял и влюбился в чернобровую Машу.

Я тоже стал жаловаться на своих, но меня перебила Сидорчук.

– Блин, я тут захожу сегодня в их отряд, смотрю: мама миа, бардак – полный, пионеры уже друг дружке морды бьют, а эти двое стоят, рефлексируют: кто виноват, что делать?

– У меня метод очень простой, – продолжала она. – Крапива! За туалетом ее полно. Провинился – дуй за крапивой. И приносит, как миленький. А я этим букетом ему по голой жопе: р-раз, р-раз, р-раз!! Пока не покраснеет, как у макаки. И сразу – полное взаимопонимание! Никаких проблем. Дисциплина, как в армии.

Мы посмеялись невесело и выпили еще по сто граммов. Заговорили про директора лагеря. Сошлись на том, что он полный, абсолютный