Памела Кент - Рискованное путешествие Страница 8

Начав с того, что ей не понравилась наружность Кента Уиллоугби, и получив затем повод ненавидеть его, Карин дошла до такого состояния, что одно только упоминание его имени безмерно раздражало ее. Ей стало это надоедать, и она решила, что необходимо взять себя в руки и вести себя так, как будто его просто нет. Карин сказала себе, что вместо того, чтобы чувствовать себя слишком юной, легкомысленной и безрассудной, развлекаясь в компании таких же легкомысленных молодых людей, ей следует помнить, что она молода и имеет право развлекаться.

У нее есть хозяйка, миссис Мейкпис, и если уж она не возражает против развлечений Карин, то никто другой не имеет на это права. Если миссис Мейкпис, которая взяла на себя все расходы Карин во время путешествия, не выражает неудовольствия, когда случайно встречает разгоряченную девушку, возвращающуюся к себе после игры в теннис в обществе загорелого юноши в фланелевом костюме или в шортах, и даже в плавках, если день был особенно жарким. Если она не имеет ничего против ее растрепанного, веселого и беззаботного вида или притворяется, что не замечает стремительно взбегающую навстречу ей по трапу Карин, одетую в костюм Коломбины и спешащую присоединиться к пассажирам — участникам бал-маскарада на освещенной разноцветными фонариками верхней палубе, то Кент Уиллоугби — последний, кто имеет право запретить ей веселиться.

То, что сам он ни при каких обстоятельствах не появлялся непричесанным и не позволял себе суетиться вместе со всеми, не меняло дела. То, что он был постоянно безупречен в своем смокинге и, наверное, скорее умер бы, чем позволил бы себе играть в теннис в одних плавках, также не давало ему права осуждать поведение Карин. Тем не менее он довел нормальную здравомыслящую девушку, воспитанную с исключительной любовью и не пытавшуюся, как, вероятно, ему казалось, взбунтоваться против внушенных ей нравственных правил, до состояния какой-то истеричной боязливости и постоянно беспокоящего ощущения вины. Карин испытывала непреодолимое желание убежать со всех ног, стоило ей завидеть его высокую фигуру, лишь бы не встречаться с его обвиняющим высокомерным взглядом.

Молодые люди вроде Тома Паджета — а к тому времени уже создалось нечто вроде кружка ее обожателей, которые всеми силами стремились постоянно быть рядом с девушкой, — без всяких усилий с ее стороны находили ее прелестной, непосредственной, восхитительной и желанной. Среди мужчин более старшего возраста, восхищающихся ею, — включая того ценителя женской красоты, который однажды охарактеризовал ее, как нежный персик, — тоже постоянно велась негласная борьба за честь пройтись с ней по палубе, оказать ей хоть какую-то услугу или получить дозволение посидеть рядом с ней, пока она читает книгу из судовой библиотеки.

Один Кент Уиллоугби оставался единственным мужчиной, который спасался от нее, как от чумы.

Он даже не пожелал оказать девушке помощь, когда она в ней действительно нуждалась: ее светло-голубая косынка улетела в море и пропала навсегда, хотя именно он находился ближе всех к Карин и мог бы поймать косынку, если бы только протянул руку. Но Кент Уиллоугби так и продолжал стоять, как статуя, засунув одну руку в карман брюк, а другой сжимая чубук своей знаменитой трубки, окружив себя клубами ароматного дыма.

Он даже не счел нужным извиниться, когда после неудачной попытки схватить косынку на лету Карин провожала ее тоскливым взглядом. Она была последним подарком ее отца, сделанным им за несколько месяцев до смерти.

Карин сошла на берег в Кейптауне одна, потому что миссис Мейкпис слегла из-за очередного приступа мигрени и не могла ее сопровождать, а молодые люди, постоянный эскорт девушки, уже покинули судно, поскольку она собиралась остаться с хозяйкой. В последнюю минуту вдова вдруг решила, что лучше ей полежать в каюте в одиночестве, и попросила свою компаньонку оказать ей услугу. Встретив Карин на почте, мистер Уиллоугби поздороваться даже не дал себе труда.

Она отправляла по просьбе миссис Мейкпис бандероль в Англию, а он телеграмму. Обе эти операции производились у одной стойки, и, хотя он поднял голову от бланка телеграммы и взглянул на Карин, его длинные густые ресницы даже не дрогнули в знак того, что он узнает ее.

Покинув почту, Карин отправилась на прогулку по лежащему в ослепительных лучах солнца незнакомому городу и вскоре заблудилась. На корабле ее, как и всех, предупреждали, чтобы она не уклонялась от центральной улицы Кейптауна и торгового центра, но, видимо, она не туда свернула и потеряла дорогу в лабиринте узких улочек.

Она не испугалась, потому что все еще находилась в районе нового порта и, хотя в нем, несомненно, были закоулки, куда совершенно не стоило попадать, внешний вид торговых рядов производил невероятно красочное и спокойное зрелище. Один за другим вдоль узкой улочки толпились магазинчики, торгующие сувенирами и разными пустячками, столь милыми тщеславному женскому сердцу. Здесь же располагались отели и рестораны, окруженные красивыми двориками с разбитыми в них изумительными цветниками. Вместе с ярко-синим безоблачным небом, на котором сияло великолепное светило, заливая ослепительными лучами белоснежные здания, все сливалось в волшебную незабываемую картину.

Карин остановилась, раздумывая, не взять ли ей такси, когда во второй раз с тех пор, как они познакомились, — хотя их знакомство протекало не так, как хотелось бы девушке, — она услышала рядом с собой резкий голос Кента Уиллоугби, обращавшегося к ней.

— Неужели вы не нашли ничего лучше, чем торчать в незнакомом месте и привлекать к себе внимание? — язвительно и сурово спросил он. — Но если это действительно было вашей целью, то вы пошли правильным путем!

Карин обернулась и воззрилась на Кента широко распахнутыми удивленными глазами, которые казались голубыми от легких голубоватых теней, положенных на веки, и яркого бирюзового костюма из хлопка. Длинные, темные, позолоченные на кончиках ресницы девушки смущенно дрогнули. Из-под широких полей шляпы из белой соломки спадали на плечи шелковистые рыжие кудри. Взгляды прохожих с удовольствием останавливались на изящно очерченном девичьем лице с нежным румянцем.

Но взгляд Кента Уиллоугби излучал не удовольствие, а леденящий душу укор, и невольно Карин стала запинаться.

— Р-разве я делаю что-то невероятно неприличное? Мне не приходило в голову, что я могу стать причиной задержки уличного дви…

— Никого и ничего вы не задерживаете! Просто у вас такой вид, что в любой момент к вам могут пристать — во всяком случае, могли, пока я не присоединился к вам!