Что предназначено тебе… Книга вторая - Нэйса Соот'Хэссе

1

Страна, куда Доминико привёз Стефано, была краем бескрайних расстояний и резко меняющегося ландшафта. На востоке тянулись горные массивы Катена ди Вулкани и Сьерра-Неви, на западе — скалистая цепь Креста ди Роцца, отделявший просторную зеленую долину посреди гор от берега залива. На севере, как и на юге, скалы Креста ди Роцца сливались, отрезая плато Ларго, где расположилась вилла Таскони, от остального материка. На востоке от виллы к облакам возносились пики Сьерра-Неви, напоминавшие Стефано огромные сахарные головы из гранита. Кое-где скалы уступали место широким плоскогорьям без признаков жизни. Эти угрюмые территории не могли похвастаться ни плодородной почвой, ни быстрыми ручьями, и переселенцы избегали их. Севернее же её располагалась полоса земли около двухсот пятидесяти миль между заливом Голфо ди Онде Гриджи и Сьерра-Неви. Мир этот был переполнен тем, чего Стефано не видел раньше никогда. Здесь смотрели в небо каменистые вершины, одетые пелеринами нетающих снегов, бескрайние луга, пестреющие дикими цветами; волшебные озёра, в водах которых отражались корабельные сосны, стоящие по берегам, и такие высокие деревья, каких он не видел никогда — Доминико сказал, что они называются секвойи; тесные расщелины, бегущие вдоль скал, и покрытые лесами долины. Пологие холмы, леса самых крупных и самых старых деревьев из тех, что Стефано видел когда-нибудь. Жаркие пустыни, усеянные кактусами, и отвесные склоны, с которых реки водопадами падали в бурные ледяные воды Голфо ди Онде Гриджи. Пляжи золотого песка, тихие реки с прозрачными водами и бурные потоки, в которых поблёскивали золотыми чешуйками загадочные мшистые камни. И всё это великолепие там, за стеклянной стеной, оставалось для него неприступным и неприкосновенным, потому что Стефано не мог покинуть дом.

Этот нелепый и несвоевременный поцелуй только подлил масла в огонь.

Больше Таскони не приближался к нему и своих угроз («Или всё-таки обещаний?» — с лёгким расстройством думал Стефано) не выполнял.

Он целыми днями сидел у себя в кабинете или в спальне, вполголоса разговаривая с кем-то — видимо, раздавал указания своим людям на станции. Стефано не пытался подходить к нему в такие часы — в первую очередь потому, что не хотел касаться того, чем занимался Доминико в рабочее время. Услышать какие-либо приказы о том, чтобы убить кого-то или что-то ещё в этом духе, означало бы принять на себя ответственность за то, что он не делает ничего. А мысли о собственной беспомощности и так как никогда терзали его.

Стефано по-прежнему ощущал, что Доминико — преступник, и по всей разумной логике он, как полицейский, должен сделать всё, чтобы усадить того в тюрьму.

«А кто сделал что-то, чтобы вытащить из тюрьмы тебя? — тут же всплывал в его голове вопрос. — Кто засадил убийц Джессики или убийц Габино?» «Никто», — тут же приходил ответ. Никому, кроме него самого, не была нужна эта месть, а он — после трёх месяцев в камере предварительного заключения — уже сам не знал, чего хотел.

Доминико не вызывал ненависти — только чувство долга тревожаще шевелило хвостом у него в груди. Но усталость была сильней, и по большому счёту на любые моральные принципы в эти дни Стефано было наплевать.

Он сам много спал, восстанавливая силы после заключения. Раз в три дня его посещал врач — уже не тот, что проводил осмотр в звездолёте, а более молодой. Никаких комментариев состоянию Стефано он не давал — только выписывал один рецепт за другим — через копирку, отдавая одну копию Доминико, а другую — суровому аборигену, который охранял Стефано чаще всего.

В остальное время Стефано сходил с ума от скуки. Из дома Доминико его по-прежнему не выпускал, к себе не вызывал. В доме же развлечений было немного — несколько книг на каноническом итальянском, который Стефано настолько резал глаз, что было практически невозможно читать, и телевизор, который принимал два канала — новостной и канал «Спорт». Последний его немного развлекал в первые дни, но уже к концу недели от бесконечных повторов бейсбольных матчей у Стефано рябило в глазах.

В конце второй недели он выучил всю охрану по именам. Аборигена звали Густав, и он, судя по обрывкам разговоров, которые успел уловить Стефано, работал у Доминико уже десятый год.

Второго из охранников, который почти всегда стоял у входа в комнату, где находился в тот момент Доминико, звали Джанни, и он был чистокровным корсиканцем.

Ни тот, ни другой заводить со Стефано дружбу или хоть какое-то её подобие не спешили. Оба походили на каменных истуканов, и это, пожалуй, больше всего отличало их от остальной прислуги в доме.

Остальные сопровождавшие Доминико, если не считать двоих его приближённых, которые почти сразу же покинули виллу — Мариано и Лоренцо — были весьма говорливы и большую часть времени проводили за азартными играми в выделенных для них подсобках. Туда Стефано ход тоже был закрыт.

Прислуга — кухарка и две горничных — тоже любила поболтать, но их навязчивое внимание только раздражало Стефано, мгновенно возвращая его к мыслям о Джессике, которых он как мог старался избежать.

В итоге всё время, когда он не был занят сном или не говорил с врачом, Стефано просто шатался по дому, разглядывал стоявшие на полках немногочисленные статуэтки — лишних предметов в доме вообще было немного, и самое значительное место среди них занимал стенд с наградами, на каждой из которых читалось имя «Пьетро Таскони». Комната на третьем этаже всегда была закрыта, на втором, кроме них с Доминико, тоже не было никого, так что кому предназначалась третья спальня — Стефано не знал.

В конце концов скука настолько измотала его, что он стал уже мечтать о том, чтобы Доминико позвал его к себе или хоть как-нибудь выразил свой интерес. Всё в доме носило незримый след прикосновения его рук — и не имея другой пищи для ума, Стефано стал пытаться вычислить что-нибудь о характере корсиканца по тем предметам, которые окружали его.

Доминико, однако, оставался загадкой, как Стефано ни силился её разгадать. А то, что корсиканец занимает его мысли чуть больше, чем целиком, через некоторое время он стал замечать и сам.

Как-то после полудня — обедали они с Доминико тоже порознь: каждому еду приносили туда, где он находился в этот момент — Стефано хотел было спуститься на самую нижнюю из террас, но остановился, заметив, что комната в спальню Доминико приоткрыта,