Марина Суржевская - Риверстейн Страница 10

— Девочка с седыми волосами, — узнал он меня, — иди в дом, нечего тут стоять, соседям глаза мозолить.

Я послушно прошла в сени, на ходу снимая платок и приглаживая вылезшие из кос волосы.

В доме было чисто, привычно пахло корешками и сухой травой. А еще едой.

Я сглотнула слюну, стараясь, чтобы Данила не услышал, но он все же услышал, либо просто догадался. Молча поставил передо мной стакан козьего молока и кусок пирога, начиненный кашей и мелкой озерной снеткой. От густого и сладкого запаха теста слюна помимо воли до краев наполнила рот и я снова судорожно сглотнула, а потом впилась зубами в румяный, чуть подгоревший с края бок пирога, шумно прихлебнула пенку с молока, и устыдившись своих манер, мучительно покраснела.

Данила сделал вид, что не заметил. Деловито перебирал пузырьки с дубовыми пробками и пузатые склянки, рассматривал их на свет и складывал в ивовую корзину.

Доев пирог и с сожалением заглянув в опустевшую кружку, я вспомнила про воспитание и завела светскую беседу. Хотя больше от любопытства.

— Данина говорит, ты решил стать знахарем?

— Угу.

— Тебе нравится лечить людей?

— Угу.

— В ученики пойдешь?

— Угу.

— В Пустошах ведь знахаря нет, значит, придется в Загреб отправляться или в Пычиженск, да? Или вообще в Старовест?

— Угу.

— Да, уж болтливым тебя не назовешь, — съехидничала я.

Данила посмотрел из-под лохматых пшеничных бровей и насупился.

— А чего зря языком молоть, время придет идти- пойду. Куда- не думал пока.

— Не стратег, — резюмировала я.

— Чего обзываешься, — неожиданно по-детски обиделся парень.

Мне стало смешно. Я искренне попыталась объяснить Даниле значение слова «стратег». Кажется, парень не понял, но поверил, что обидеть его я не хотела. Но на всякий случай опять нахмурился.

Я тайком улыбнулась. похоже сын травницы просто стесняется меня, вот и хмурится, старается казаться взрослым и суровым.

— Слушай, Данила, а ты слышал про пропавших детей?

Парень ощутимо напрягся, но ответил.

— Было такое, — кивнул парень.

— И не байки, как считаешь?

— Я почем знаю! — неожиданно зло выкрикнул он, — что ты ко мне привязалась?? Забирай свои лекарства и вали в свой замок! И нечего сюда шастать!!!

Я вскочила, платок упал с колен, и я суетливо подхватила его, чуть не упав, запутавшись в неудобных юбках.

— Да и что я такого спросила, что ты орешь, как скаженный? подумаешь, фиалка какая, спросить нельзя! Чего орать сразу? И вообще, ты чего нервный такой?

Данила отвернулся, задышал натужно.

— Извини, — глухо, не поворачиваясь сказал он, — я не хотел…орать. Просто у нас правда дети пропадают, во всех окрестностях, недолетки совсем… старшому двенадцать весен, а другие и того меньше…

— Сколько их пропало?

— Девять… уже девять.

Я ужаснулась. Ничего себе! Девять детей пропали бесследно из маленькой деревеньки!

Я обошла согнувшегося, как от непосильного груза, парня, заглянула ему в глаза.

— Ты знаешь где они? Что с ними случилось?

— Нет! — снова выкрикнул он. И снова задышал, как собака, успокаиваясь, — нет.

— Данила, — позвала я, — если ты можешь помочь… сам же говоришь, мальцы, недолетки…

Он отпихнул меня так, что я с трудом на ногах удержалась.

— Говорю же, не знаю!!! Я ничего не знаю!!! И ничем не могу помочь! Теперь уходи! Уходи отсюда!

Я неторопливо накрыла платком волосы, завязала концы.

— Знаешь, — задумчиво протянула я, разглядывая спину отвернувшегося от меня Данилы, — твоя мама сказала, что ты не спишь по ночам, даже просил ее сделать для тебя бодрящую настойку, — спина парня напряглась еще больше, — возможно, я понимаю, что с тобой происходит. Я тоже стараюсь ночью… не спать. Уже три месяца. Это тяжело… очень. И страшно.

— Я не понимаю о чем ты говоришь, — сухо, не поворачиваясь бросил он.

Я вздохнула, сдаваясь, подхватила корзину.

— Спасибо за пирог, Данила. Я передам твоей матушке, что у тебя все в порядке. Она за тебя волнуется. И… и если захочешь поговорить…около приюта со стороны ельника есть заброшенная часовня, я иногда прихожу туда… подумать.

Данила фыркнул. Я еще постояла, но так и не дождавшись ответа, вышла за порог.

На этот раз пес даже носа из конуры не высунул.

Потоптавшись за калиткой, я задумчиво побрела вдоль частокола. То, что сын травницы знает больше, чем говорит очевидно. Но не пытать же его, в самом деле. Да и размеры у меня не те, чтобы силой вытянуть из рослого парня то, что он не хочет говорить. Но чего он боится, почему молчит? Ведь явно переживает, нервничает и говорит о пропавших детях с откровенной жалостью, но рассказать больше — не желает. Не доверяет мне? Может и так, с чего ему доверять, мы и виделись — то пару раз и то по детству.

Я улыбнулась, вспомнив, как смутилась Данина, когда ее мальчишка, увидев меня в первый раз, вытаращил глазенки, и непосредственно ткнул в меня пальцем.

— А почему у этой девочки волосы как у нашей старой бабуни? Белые-белые??? Она что, девочка-старушка?

Данина стала что-то ему выговаривать, а я тогда задрала нос и убежала, чтобы не расплакаться. С возрастом, я привыкла к такой реакции на мою внешность, и перестала обращать на это внимание, а по детству, помню сильно расстраивалась, плакала или злилась. Волосы у меня длинные, и как ни странно совершенно седые. Белые, словно лунь. Были ли они такие от рождения или посидели из-за какого-то события, я не знаю. В приют в свои пять лет я попала уже с такими волосами, а все, что было раньше моя детская память, увы не сохранила.

Вынырнув из воспоминаний, я нерешительно потопталась у колючих кустов дикого шиповника и решилась дойти до местной харчевни, купить для Ксени какое-нибудь лакомство. Харчевня в Пустоши была одна и весьма потрепанная, впрочем, как и все в этой деревеньке. Располагалась она на первом, а вернее полуподвальном этаже длинного, приземистого здания. На втором хозяин обустроил тесные и сырые комнатушки для заезжих путников. Здесь же имелась лавка с товарами, в которой можно было приобрести разную мелочь в дорогу и нехитрую снедь.

Кроме занятий послушницы весьма активно занимались рукоделием и шитьем, которое потом отправляли в город на продажу. Деньги шли на благо всего приюта, но по весне практичная Ксеня сопровождала повозку и несколько медяков за связанные рукавицы остались в ее кармане. И сейчас были весьма кстати.

Надвинув платок до самых глаз и выставив перед собой корзину, я зашла во двор. Здесь пахло конским навозом и хлебом, в подтаявшей глинистой грязи возились взъерошенные неопрятные куры, выискивая червяков и крошки. Сизый петух с ощипанным хвостом и красным, свесившимся набок, гребнем, глянул на меня недобро, возмущено захлопал крыльями и спрятался за колесо накрытой холстиной телеги. Я осторожно двинулась к харчевне, обходя копошащихся птиц и приподнимая подол. Грязь и навоз противно чавкали под подошвами сапог.