Татьяна Мудрая - Злато в крови Страница 10

— Теперь мы успеем, папа Римус. Теперь у нас целая прорва времени, — Селина потянулась, как сытая кошка. — Пойдем охотиться?

Я удивлялся в ней всему. И внешности: «тщательно загримированного вампира» сменила по виду обыкновенная милая женщина лет, пожалуй, тридцати пяти. Кожа светилась изнутри, но лишь для таких глаз, как мои. Рот не утрачивал розоватого оттенка ни при каких обстоятельствах. Волосы обрели изысканный цвет — солнца, когда на него глянешь в упор, но уже не моими глазами. Золота с примесью раскаленной голубизны. Глаза не отливали характерным фасетчатым блеском, который нам приходится скрывать за темными очками, но стали менять цвет по ее произволу: от зеленовато-голубого до оттенка густого аметиста и почти пурпурного, — а свет одиночной лампы вспыхивал в них двумя огромными рыжими цветками. Огневой опал и александрит, соглашалась она со мной, камень беды и камень насильственной смерти русского императора. Но в Динане это самые желанные драгоценности. Хамелеончатые.

Разумеется, я преподал ей наши правила, которые Селина сразу же обозвала «Пятью законами кровотехники», неясно на что намекая; наверное, опять литературная аллюзия. Или «Правилами вампирского хорошего тона».

— Первое. Не проливай крови невинных, она осядет у тебя в душе, — говорил я.

— Встречный вопрос. Как наивному вампиру и не телепату распознать негодяя? По цвету ауры, как Ролан?

— Вместе с новой природой ты получишь дары, которые постепенно разовьются. Провидение заботится о своих блудных детях. Если ты даже не сумеешь прочесть мысли, почувствуешь особый смрад душевной нечистоты. И, конечно, ее цвет.

— Остается еще понять, не относится ли мой злодей разряду особо востребованных Провидением. Ну, пусть тогда оно само заботится о своих блудных детях, как вы только что сказали.

— Второе. Прячь свои жертвы. Не оставляй улик. Закрывай ранки обескровленного тела тем способом, каким я лечил твои.

— Чтобы полиция удивилась: шкура цела, а кровь, наверное, через поры выдавило. Ладно, снова мои проблемы. Действуем по обстоятельствам.

— Не шути. Молодые вампиры, кто бы ни был их отец по Темной Крови, отчаянно нуждаются в приливе крови смертных, и нехватка ее может почти полностью лишить их разума. Но ты будь разумна во всем. Не упускай момента остановки смертного сердца: пить после того опасно до невероятия, однако сам миг чужой смерти дает нам поистине уникальный опыт. Сдерживай себя, но не дай себе засохнуть и потерять силу.

Селина отчего-то усмехнулась, но тотчас же взяла себя в руки.

— Я поняла. Постишься-постишься, а потом как нажрешься до поросячьего визга, и стыдно будет.

— Примерно так. Третье: убить одного из нас — сугубый соблазн и оттого сугубый запрет.

Я помолчал.

— Четвертое: не плоди себе подобных — тем более, не умеющих жить самостоятельно, — из чувства одиночества, которое будет с тобой неразлучно, из восхищения человеческой красотой, даже перед лицом ее гибели.

— Как это сделал ты со мной.

— Когда вырастешь с меня- запрет снимается. А пока в моих силах защитить тебя от более сильных особей… Остается пятый запрет. Его соблюдают куда менее строго, чем остальные. Не обнаруживай себя перед смертными, кем бы они ни были. Не называй своего настоящего имени. Не показывай своей истинной природы.

— Понимаю. Но ведь это и труднее всего. Тем более, что сорвано так много завес и порвано так много живых человеческих связей.

— Мы составляем свою единую сеть благодаря Священной Сущности, переданной от нашей недостойной прародительницы по имени Акаша двум сестрам-близнецам.

— Да, я читала. Весьма похоже на устройство пчелиного улья. Стерильные рабочие пчелки. Единый сверхразум. И в особенности — психология прежней царицы: мужиков-трутней вон из улья на мороз или там на солнышко… А теперь у нас в дому королев — целых две половины одних близнецов, и они, по счастью, прекрасно между собой ладят.

Я продолжал, силясь побороть тяжкие воспоминания о той, которую я оберегал, которой был так глупо предан и которая сама меня предала:

— Предупреждаю тебя, что пламя может повредить тебе куда больше, чем смертному. Ну, а про солнце ты знаешь не меньше меня.

— Еще одно, может быть, самое для тебя опасное. Даже такой стойкий дух, как твой, и, может быть, более всего твой, подвержен усталости. Многие молодые отвергают Вечность, не успев даже понять, что она такое, и уходят в огонь или на утреннее солнце. Старшие впадают в глубокую спячку, даже ступор; своего рода кризис, из которого проблематично выйти.

— Очень похоже на депрессию родильниц. Но они… мы оттого не умираем.

— Верно. Однако и сопротивляться уничтожению не можем.

— Остается смиренно принять вечность — хотя я бы ее так не назвала — как мой непреложный путь.

Потом она поблагодарила.

И действительно пошла своим путем. После тех двух первых охот — со мной и до того с Роланом — она стала ходить одна. Скрытность, вполне обычное дело для нашего народа, по внешнему виду граничила у нее с паранойей: ни слова, ни звука, ни знака. Вмешательство во внутренние дела, как говорили ее взгляды и жесты. И умений своих, когда они прорезались, нам не выдавала — почти. Очаровывала ли Селина своих жертв, оттого я не могу сказать, этот Дар вообще редок. Но вот Ролан не оставил меня почти сразу, как он обычно делал, а, напротив, перетащил сюда то свое семейство, двух занятных молоденьких бессмертных, которых я ради него превратил из обыкновенных людей; ибо от неприязни к Селине он круто свернул в сторону иронического обожания. Город на Неве надоел нам, кстати, скорее, чем общество друг друга: Сибилла увлеклась экспресс-преподаванием музыки, а мальчишка Бенони — теми искрометными новообразованиями, которые так и рвались со свежих уст нашей неофитки.

Я не льстил себя надеждой, что созданное мною Дитя Крови будет обладать особенной силой. Но относительно Селины просто невозможно было ничего предугадать: все наши дарования проявлялись в ней необыкновенным образом. Одно я понял почти сразу: она слишком горда, чтобы жить на тех условиях, которые будут представляться ей постыдными, всевозможные обходные маневры обрекут ее на постоянный риск, однако риск может развить и талант. Да, поистине, гордыня есть источник всех пороков, но гордость — мать всех добродетелей, как любят говорить в Динане.

Теперь ее звали, между прочим, Селина Визель. По предъявлении ему нового паспорта, еще более безупречного, чем старый, Ролан съязвил:

— Селина Хорек. Не эстетно.

— Селина Ласка, — вежливо поправила она. — Даже не думай меня за грелку держать. Ласочка. Белетт по-французски. «Кола Брюньона» знаете?