Елена Саринова - Ключ для хранителя Страница 11

   У моего дома, мы с Валерычем, уставшие и притихшие, сидели на лавочке и, смакуя смородиновый час из термоса, подводили итоги дня.

   - Скажи честно, ты до сих пор уверен, что моя бабушка была... "светлой"? - осторожно задала я мужчине вопрос, который уже давно мучил меня саму.

   - Ты знаешь, - начал он и неожиданно замолчал. - Да, верю. Только, здесь что-то другое...

   - Что другое? Сила ее была другой?

   - Ну, как тебе объяснить... Я ведь из очень верующей семьи. Мой дед по отцу был священником в одной из Тобольских подгорных церквей. А до лет семи я вообще много чего видел из того, что другие не замечают. Ну, как это называется... ауру. Мог по свечению определить, плохой человек или хороший, болеет он или здоровый. Правда, потом, когда отец сильно запил, а мать меня сюда привезла, к своей тетке в дом, у меня, как отрезало все видения. Да и в церковь ходить перестал, кто ж меня в райцентр в те-то годы специально возить бы подвязался? В общем, отошел как-то от Бога... Но, чутье на людей осталось.

   - Именно поэтому ты, в свои "лихие девяностые" только придурков бил, а нормальных мужиков не трогал?

   - Ну, да. Можно и так выразиться, - смущенно расплылся Валерыч.

   - Значит, ты бабушку мою тоже "чувствовал"?

   - Ее - особенно. Такое трудно не почувствовать.

   - И как именно?

   - Ну, от плохих людей веет... погребом, что ли. От хороших, "светлых", хлебом пахнет и солнцем. А, от Неонилы Марковны пахло солнцем и травами. Не просто травами, а... медоносными цветами. Как будто луг в солнечный день, и над цветами летают пчелы... Вот так вот, что ли, - замолчал мужчина, пораженный полетом собственной фантазии.

   - Ух, ты!.. Ты знаешь, а я этот запах тоже помню... А от меня чем веет, кроме дезертировавшего обеда?

   - А ты пахнешь ветром... а еще грозой.

   - Да?.. Заоблачными далями, значит, все-таки.

   - Можно и так выразиться, - вновь засмущался он. Потом поставил на лавку свой остывший чай, достал из кармана папиросы, сосредоточенно покрутил помятую пачку в руках и, будто бы, наконец, решился:

   - Вета, а ты хорошо знала свою бабушку? Ты сказала, что научилась у нее немногому, а что она сама умела, знаешь?

   - Нет. Она, как то не настаивала никогда, чтобы я чему-то научилась, а мне было не особо интересно, что ли. А, то, что я умею... За травами мы вместе с бабушкой ходили, а заговоры, которым она меня научила, очень простые. Что касается ее силы... Я знаю, у нее были клиенты. Приезжали даже из Тюмени. А от подробностей бабушка меня избавляла. Я один раз спросила у нее, почему она меня ничему не учит. Неужели я дура совсем безнадежная? А бабушка тогда засмеялась, мол время пока мое не пришло... Теперь получается, что время мое уже ушло. У нее даже записей с рецептами никаких не было... А, почему ты спрашиваешь?

   - Есть один момент. Я хочу, чтобы ты о нем знала, хотя, сейчас это, наверное, уже и ни к чему... Помнишь, я тебе на поляне сказал, что не читал отчет участкового?

   - Помню.

   - Но, я с ним разговаривал, когда в середине декабря возил Марину с Женькой и Севой по магазинам в райцентр. Мы с ним вместе обедали в блинной, пока мои через дорогу наряды мерили... И он тогда спросил меня: "Неужели ваша травница так плохо жила, что вместо гипса на ноге шину из коры носила?"

   - Какого гипса? - недоуменно скривилась я. - Бабушка никогда не ломала ногу, да и руку... Она вообще, на моей памяти, ничем серьезным не болела.

   - Понимаешь, когда ее нашли, у нее на ноге, правой, голень была закреплена двумя кусками осиновой коры. И перетянута сверху поясом от платья. Я тогда подумал, что Неонила Марковна могла только в дороге на Дальние Болота или уже там ногу повредить. Мы ведь виделись с ней в то утро, когда она в это треклятое место пошла... Я с удочкой на берегу сидел, а она мимо бодро так прошагала.

   - Валерыч, а почему я этого не знаю?

   - А, потому что это "второстепенно для официальной версии причины смерти", - зло процитировал мужчина, по-видимому, участкового.

   - Погоди. А причем здесь все-таки гипс?

   - Вот, и я его тогда также спросил... А он ответил мне, что, после вскрытия выяснилось - у Неонилы Марковны был открытый перелом лодыжки, примерно четырехнедельной давности. А потом, правда, добавил, после того, как всю мою фляжку с кедровкой опорожнил, что кровь на ее чулке в месте раны была свежая...

   - То есть, получается, что она в тот день с утра была здоровой и бодрой, ногу сломала или по дороге или где-то на болотах, а потом сама себе, каким то образом, восстановила кожный покров и кость... Но, не до конца и, поэтому решила подстраховаться шиной из коры... Вот это да...

   - Я бы сказал... - присоединился Валерыч витиеватым матом...

   Ровно в 20.00, я стояла у калитки одноэтажного кирпичного дома бабушкиной подруги и обреченно голосила:

   - Катерина Ивановна! Это я, Ветвяна! У вас тут собачка... беспокойная! Я ее боюсь...

   Собачка - огромный "кавказец", показушно прыгала на своей туго натянутой цепи по двору и с надрывом меня облаивала. Я, в полголоса, парировала ему альтернативными версиями слова "беспокойная", в перерывах вновь призывая хозяйку дома:

   - Катерина Ивановна! Кате... Ой, добрый вечер... Я по приглашению, но ваш "Цербер" его в устной форме не принимает.

  Шустро выскочившая из-за угла дома Катерина Ивановна, с пучком порея в руке, решительно направилась к большой дощатой будке в дальнем углу двора:

   - Веточка, да какой это Цербер, дурак дураком! А ну-ка, давай на место, Борька! - кобель, тут же забыл про меня и, подобострастно припадая, исчез в завешанной мешковиной дыре. - Проходи в дом, детка, не бойся.

   - Имя у него какое-то странное, как у борова. Кто назвал? - с готовностью просквозила я мимо.

   - Да я так окрестила, - злорадно захихикала женщина. - Мне его сын привез из питомника в начале ноября, уже взрослым кобелем. Сказал: "На всякий случай". А имя у него было звучное - "Барклай". Да, только не тянет он на Барклая. Стыдобище одно... Ты меня прости за такую встречу, я за луком в огород бегала, слышу, заливается мой дурачок. Я ведь его куда только не пристраивала: на хоздворе он кур гоняет, на огороде грядки роет. Пришлось сюда переселять. Вот теперь так и живем: Борька лает, я бегаю.

   - Зато весело, - подытожила я, уже из дверного проема.

   Уютный деревенский дом сразу обволок полумраком и завораживающими кухонными ароматами. В небольшом зале потрескивал горящими поленьями выложенный расписными плитками камин. Рядом с ним, на овальном "ручном" коврике, вытянулась во всю свою длину пушистая черная кошка. "Клеопатра", - вспомнила я имя красавицы, когда то оцарапавшей мой любопытный нос... А вот этого раньше не было: на стене, над рабочим столом хозяйки, между полками с книгами, висела фотография бабушки в простой деревянной рамке. Я подошла поближе и с интересом вгляделась. Снята Неонила Марковна была, явно "неожиданно". Лицо, взятое крупным планом, повернуто в пол оборота, строгий овальный его контур нечеткий. Значит, фотографировали в движении. А огромные глаза выглядят... растерянными, что ли, и такого же цвета, как мои - синие, с годами ничуть не потускневшие... Непослушная седая прядь из "шишки" на затылке упала на шею и жест рукой, в сторону снимающего, как будто защищается. Вот уж, действительно, застали врасплох...