Мишелль Сагара - Молчание Страница 12

Когда они прибыли домой, было 8:36.

Лепесток приветствовал их у двери счастливым-но-укоризненно лающим хныканьем.

– Извини, Лепесток, – сказала Эмма, обхватывая его шею и приседая, чтобы обнять его. Она знала, что ей в лицо сейчас пахнет собачьим дыханием, но, в данный момент, ее это не заботило.

Мать Эммы пошла на кухню, и Эмма, опустив школьный рюкзак перед дверью, взяла Лепестка на буксир. Они кратко, и молча, исследовали содержимое холодильника, в котором было достаточно пищи, чтобы прокормить двух человек, если бы только захотелось есть приправу и слегка заплесневелый сыр. Были еще молоко и яйца, на которые Эмма посмотрела с сомнением; ее мать часто останавливалась в магазине по дороге домой с работы.

Сегодня, она вместо этого зашла в больницу.

– Пицца? – спросила Эмма.

Ее мать сняла телефон с крепления и вручила его дочери.

– Пицца, – сказала она и направилась прочь из кухни. Кухня была чертовски тихая в ее отсутствие, но Эмма набрала номер и нажала кнопку, которая означала “тот же заказ как и предыдущий”. Тогда она повесила трубку и уставилась на свою собаку. Собака, с седой шерстью на морде, более четкой в кухонном свете, чем в свете уличных фонарей, уставилась на нее, виляя обрубком хвоста.

Она снова извинилась, вероятно, он подумал, что она имела в виду: "Я буду кормить тебя." С другой стороны, она выложила из банки еду в его тарелку, и наполнила его миску водой. Она даже вывела его во двор ненадолго, она не гуляла с ним вообще сегодня, но она знала, что сегодня была не та ночь, чтобы сделать это. С заднего двора, она видела свет в окнах спальни ее матери, она также видела силуэт матери за шторой. Мэрси стояла, просто стояла в комнате.

Эмма задумалась, наблюдала она за нею или за Лепестком. Она немного сомневалась.

Когда Эмма была взволнована, она часто затевала уборку, и бог свидетель – кухня вполне подходила для этого. Она принялась убирать тарелки, второй дом которых был на полке для сушки. У нее была домашняя работа, но большую часть из нее она прочитала, и как все нерешительные люди, она знала, что уборка все еще считалась работой, поэтому, она могла и не делать домашнюю работу и чувствовала, что она совершила что-то.

Но когда дверной звонок зазвонил, Мерси спустилась вниз по лестнице, чтобы ответить, она заплатила за пиццу и принесла ее в кухню. Она выглядела усталой, но решительной, и у нее была улыбка на лице. – Я сожалею, Эм, – сказала она. – Я не знаю, что произошло со мной там. Стрессовая работа.

Эмма приняла это. Она обычно спрашивала, что вызвало напряжение, но она в действительности не любила слушать свою мать, лгать, поэтому, она сдержала вопрос в себе и кивнула вместо этого. Она также получила тарелки, салфетки и стаканчики, потому что ее мать не любила пить из банок.

Они взяли все в гостиную, в то время как Лепесток шел между ними.

Коробка с пиццей была приостановлена в воздухе, выше него, конечно. Он очень хорошо научился пытаться есть из коробки, когда они ставили ее на стол в кабинете. Он не был, однако, слишком хорошо обучен, чтобы сидеть перед ними и просить, и у него были обычные влажные глаза щенка, даже в его девять лет.

Эмма покормила его своими корками.

Он запрыгнул на кушетку около нее и втиснулся между подлокотником и ее рукой, что в действительности означало, между подлокотником и половиной ее коленей; ей пришлось есть на его голову.

Ее матери не нравится есть с включенным телевизором, но даже она не смогла выдержать неловкое молчание, сдалась и взяла в руки пульт. Они провели свой ужин, щелкая по каналам.

Эрик стоял на кладбище ниже той же самой темной ивы, к которой он прислонялся в течение половины предыдущей ночи. Он не носил очевидного оружия, и он не потрудился взять с собой какое-нибудь менее заметное средство защиты, потому что он не нуждаться в них.

Он хотел нуждаться в них. Он хотел нуждаться в них прямо сейчас в этом месте, но не имело значения, что он хотел; почти никогда не имело.

Кладбище было тихим. Отдаленный звук автомобилей не изменял этого, он создавал фон. Его ночное зрение было хорошим, оно всегда было хорошим. Но он уставился в никуда. Он раз или два повернулся и ударил по дереву, чтобы сбросить растущее разочарование.

"Нет Эммы", – горько думал он.

Эмма.

Он напрягся.

Я никогда не ошибался прежде. Я не ошибаюсь теперь. Она приблизилась, появляясь из леса надгробных камней.

– Она влиятельна, Эрик.

– Вы должны ошибаться, – сказал он ей, мрачный и тихий. Он ожидал услышать аргумент, и был удивлен, когда его не прозвучало.

– Я... оставлю это на твое усмотрение, – сказала она наконец. – Я не буду пока звать других.

– Почему?

– Потому что она другая, в моих глазах, и у меня есть причины сомневаться относительно этого чувства. Ты знаешь почему.

Эрик сглотнул и обратил свое внимание на кладбище, которое оставалось пустым всю оставшуюся часть ночи.

Глава 5

Эmma проснулась утром в пятницу, которая имела преимущество перед формальным днем в школе. Это значило, помимо всего прочего, что ей на самом деле не нужно думать, что надеть; она собиралась одеть юбку-плед, пиджак и белую рубашку. Галстуки были необязательны, если вы не были мужчиной, хотя почти все девушки носили бессмысленные тонкие кожаные штучки. Они часто носили макияж по пятницам, а также, еще и потому, что было не слишком много других вещей, которые можно было носить, чтобы выделиться.

Эмма, например, не носила сережки. Однажды увидев, как малыш хватает висящий обруч и – буквально – разрывает мочку уха подруге из седьмого класса, вылечило ее от растущего желания когда-либо проколоть себе уши. По общему признанию это рассматривалось как странность, но это были ее уши, и она хотела сохранить их в сочетании с другими частями лица.

Она тратила больше времени в ванной по пятницам, которая была разработана в таком стиле, чтобы подходить под утренний график домашнего хозяйства Холл, отчасти потому, что ее мать валялась в кровати до последней минуты.

Эмма закончила одеваться и спустилась вниз. Она рассчитывала, что на кухне будет тихо – так и было. Лепесток был активный, но не счастливый. Матери еще не было в кухне. Эмма взглянула на часы и вздрогнула. Она сделала кофе, потому что, если ее мать все еще не спустилась, она будет нуждаться в нем, взяла молоко, чернику, хлебные злаки и накрыла стол.

Она остановилась по дороге, чтобы взять салфетки и крикнула вверх, подождала пять секунд, чтобы услышать что-то вроде ответа, не расслышала невнятные слова, которых было несколько – и продолжила свой путь. Когда ее мать спустилась, гремя в спешке, она вручила ей кофе и проводила ее к стулу. Это было неловко, потому что Мэрси не спала.