Ты здесь? (СИ) - "skillful lips" Страница 12

Я никогда не верил в Бога. Увы, но произошедшее в моей жизни дерьмо нельзя списывать на бородатого дядю, что вмиг простил бы мне мои грехи, стоило только покаяться. Отсиживать мессы я ненавидел, а родители и не порывались таскать меня на службы — они, может, и верили во что-то, но показывать это не спешили. Да и мне в существование Господа верилось с трудом. Есть ли рай или ад, или чистилище, да хоть забвение — значения не имеет. Каждый верил в то, во что желал, и мне трудно было перечить хотя бы по этому поводу. Потому что я тоже верил во что-то. Не в вымышленного персонажа, что отдувался за все наши деяния. Я верил в смысл существования, хоть и не мог найти его. В те годы это давалось особенно тяжело. Но бабушка верила. И мне приходилось делать вид, что я тоже.

Потому по пути к выходу она неожиданно потянула меня в сторону церкви. Ей хотелось помолиться за души тех, кого с нами уже не было. Хотя в первую очередь ей просто хотелось почувствовать связь с дедушкой. Она часто говорила о том, что служба будто бы давала ей возможность услышать его голос в голове, а Господь передавал её молитвы напрямую. Было ли это правдой, я точно не знаю, но если она верила в это, то значит, что это было так. Ставить её слова под сомнение я не решался.

Когда она вошла внутрь, я остался топтаться у порога. Плакать больше не хотелось, но являться с раскрасневшимся лицом не было никакого желания. Я не пошел не только поэтому. Большое скопление людей вызывало мигрень и раздражение. Наверняка там были бы наши знакомые, и мне пришлось бы отвечать на довольно глупые вопросы, делая вид, что я всем сердцем заинтересован проявленным вниманием. А врать — хотя бы тогда — казалось неправильным. И вместо того, чтобы отсидеть мессу, вслушиваясь в голос святого отца и ощущая, как спертый воздух щекочет нос, я остался рядом с незнакомой на тот момент девчонкой, наслаждаясь погожим теплым днем.

— Классные кеды, — голос у Фиби тогда был еще слегка детским, до жути звонким и остро касающимся ушных перепонок. Она с интересом разглядывала мою обувь, заметив, видимо, каракули на подошве. С рисованием дела обстояли так себе — выходило посредственно и криво. Но сдаваться так рано я не намеревался, считая, что любой навык требует труда. Жаль, что с рисованием у меня в будущем так и не вышло. — Может, нарисуешь что-нибудь и мне?

У нее на ногах, как сейчас помню, были белоснежные конверсы. Как новенькие, честное слово. Наверное, ходить на каблуках по засаженным травой тропинкам было не особо удобно. Потому что, клянусь, увидеть её в кроссовках удавалось редко. Но в тот момент меня это не удивило. Только цвет, яро бросавшийся в глаза. Я с недоумением уставился на нее, но Фиби на этот выпад рассмеялась, явив белозубую улыбку и ямочки.

— Мне не жалко испортить их. Белый цвет очень быстро приедается и начинает раздражать. А твои выглядят круто. Мне нравится.

— Спасибо, — я улыбнулся. — Но лучше использовать краски, если хочешь, чтобы выглядело по-настоящему красиво. Сюда хорошо вписались бы подсолнухи.

— Почему?

— Потому что они напоминают о лете. О тепле.

Она кивнула, будто сама себе, соглашаясь с моими словами.

— Почему ты не заходишь внутрь? — невзначай поинтересовался я. Знаю, вопрос был глупым и неуместным, ведь у нее на это были свои причины. Но в тот момент я думал, что он неплохо вписывается в наш краткий и ничего не значащий диалог.

Фиби пожала плечами.

— Потому что для того, чтобы верить в Бога не нужно молиться. Достаточно чувствовать его своим сердцем.

Она говорила об этом с не самым серьезным выражением лица, но те слова имели огромное значение. Меня прошибло током, вызвав табун мурашек, что забегал вдоль позвоночника. Когда я говорил о том, что Фиби напоминала мне маму — я не сорвал. Не только по внешности и отдельным предпочтениям, но и теми мыслями, что были сказаны как бы невзначай.

— Я думаю, что ты понимаешь, о чем я.

Её пальцы вскользь прошлись по распущенным волосам, что трепал ветер. Внимательный взгляд вызывал во мне острое чувство неудобства, но я с легкостью принимал его, стоя рядом. Ответить было нечего, потому что казалось, что Фиби знала. И повисшее в воздухе безмолвие говорило об этом. Больше мы не разговаривали: она достала из сумки книгу и уставилась в ровные ряды букв. А я, почувствовав накатившую резко усталость, мечтал поскорее попасть домой.

Чтобы впервые за долгое время украсить листы теми самыми подсолнухами.

В школьных коридорах всегда витала смесь разных запахов: чьей-то пот, что смешивался с духами, моющее средство, которым мыли полы. Через толщу окон пробирались проворные ломаные лучи рыжего солнца, легонько касаясь лица. Я щеголял в свободной футболке — особого дресс-кода в школе не было, и это не могло не радовать. Мой шкафчик с пресловутым замком вечно заедало, и это бесило наравне с огромными очередями в буфете. Но поделать с ним я ничего не мог, равно, как и с огромным скоплением людей. Оставалось только свыкнуться со своим не самым везучим положением, пытаясь раз за разом отворить чертову железную дверцу. Она поддавалась раза с третьего, скрипя, как консервная банка. Стоявший рядом Сид только подтрунивал надо мной, наблюдая за моей борьбой.

Шкафчик Сида находился слева от моего. Мы с Сидом неплохо ладили, но назвать его своим другом язык не поворачивался. Мне тогда казалось, что друзей у меня вообще нет. Деление было довольно простым: есть я, а есть социум. И я смутно вписывался в его рамки, предпочитая находиться в одиночестве. Старался, так сказать, держаться ото всех особняком, но люди, почему-то, все равно старались ко мне тянуться. В их число входил Сид: высокий, с широкими плечами, огромными ладонями и подстриженный почти налысо. Внешность у него была отталкивающая, особенно ряд наезжающих друг на друга зубов и большой нос-картошка, что украшали родинки. Он вообще с головы до пят был покрыт ими, будто долбанный далматинец. Но в этом и крылась вся его изюминка, если не брать в расчет умение находить общий язык абсолютно со всеми. Свой в доску, как говорил любой, с кем Сид начинал контактировать.

Мне он, по правде говоря, нравился не только за это. Было в нем что-то еще, помимо хорошо подвешенного языка и чувства юмора. Он будто… будто знал меня всю жизнь, хотя я никогда не распространялся о том, что происходило в моей довольно серой реальности. Может поэтому Сид был единственным, с кем мне было комфортно общаться, не затрагивая больные для себя темы. Обсуждение домашки, пройденных видеоигр, стримов или какую деку лучше выбрать. Казалось, что он разбирался абсолютно во всем, о чем ни спроси.

О том, что Фиби — его подруга детства, я узнал уже позже, когда заметил её в классе по биологии. Она занимала предпоследнюю парту среднего ряда и, увидев меня — после той встречи на кладбище, — приветливо помахала рукой. До этого я не обращал на нее ровным счетом никакого внимания. Может, потому что слишком глубоко был прогружен в себя, а может, потому что не хотел — не помню. Но тогда, когда разговор наконец зашел о девчонках, её имя всплыло неосознанно. И Сид, удивленно приподняв бровь, усмехнулся.

— Чувак, я думал, что ты гей. Ну или, на крайний случай, асексуал.

Он достал из шкафчика рюкзак.

— С чего такие выводы?

— Вывести тебя на разговоры о девчонках труднее, чем заработать место капитана команды по регби. Но я приятно удивлен, что ты заговорил об этом. Хорошо, что хотя бы до выпуска. Я и не надеялся, что ты вообще сумеешь посмотреть в их сторону. Боялся, что в один прекрасный момент скажешь: «Сид, я гей и мое сердце принадлежит только тебе». Я бы, возможно, даже согласился бы сходить с тобой на свидание.

— Эй, — я пихнул его в плечо. Сид пропустил смешок. — Я же не монашка какая-то. Сам знаешь, что я не люблю забивать голову лишним. И к чему эти гейские подколы, а?

— Как и разговаривать о типичных вещах, что должны интересовать подростка в пубертатный период, — хмыкнул он. — Из всех возможных красавиц ты, почему-то, решил обратить свой взор на это чудо в фут с кепкой в прыжке. С чего бы вдруг? Хотя не отвечай, — отмахнулся, захлопнув дверцу. Скрежет металла вновь коснулся ушей. — Уж лучше бы ты обратил внимание на меня.