Рейчел Уорд - Числа. Бесконечность Страница 13

Я видел его прежде. Мозг лихорадочно припоминает где именно, но без толку.

Твидовый Пиджак выпрямляется.

— Конечно, — говорит он. — Завтра мы попробуем еще раз.

Толпа просачивается за дверь.

Я снова закрываю глаза, но не сплю. Перебираю в памяти все то, что только что видел, все то, что мне известно. Лица, числа… и этот голос.

«Не говори».

Эта женщина в моей голове тоже назвала меня Адамом. Стало быть, это и есть мое имя.

Я — Адам.

А дальше?

Сара

Лифт грохается о дно шахты. Мы в самом низу. Охранник переводит ручку на «ОТКРЫТЬ», а затем распахивает дверь, и я вижу еще один коридор. Стены бетонные, освещение тусклое, длина бесконечная. По стенам ветвятся булькающие трубы, тут и там виднеются железные двери с решетчатыми ставнями на уровне глаз, замочными скважинами и номерами. Все выкрашено голубовато-серой краской. Очень похоже на тюрьму.

Охранник берет меня за руку. Я пытаюсь высвободиться, но он держит крепко. Я что, теперь заключенная? Поднимаю глаза и присматриваюсь к охраннику.

Он молод, чуть старше меня. У него пробиваются усы, а военный берет, похоже, сидит на голове под неправильным углом. Он нервно глядит на меня.

— Я должен отвести вас к дочери, — говорит он мне. — Мы пытаемся… успокоить ее.

Мия. Она здесь. Я чувствую невероятное облегчение. Плевать на Савла, на солдат, на это странное место. Мия! Хочу видеть Мию.

Рядовой идет первым, уводя меня все глубже и глубже в туннель. Он бормочет что-то о еде, о теплой постели, но я не обращаю внимания. Бетонный пол отзывается на наши шаги вялым эхом. Где-то на заднем плане слышится механическое гудение.

С каждым шагом я как будто отдаляюсь от жизни, дневного света и всего, что знала раньше, но в то же время с каждым шагом я приближаюсь к Мии, а только это сейчас и имеет значение. Я пытаюсь запоминать дорогу, но мы заворачиваем за несчетное множество углов, проходим мимо бесконечных дверей, и все сливается в одно голубовато-серое море, настолько однообразное, что я вскоре сдаюсь.

Тут я слышу звук, от которого замираю на месте. Детский плач. Звук слабый, но, без сомнения, это она. Мия.

Останавливаемся у двери с табличкой 1214. Охранник стучится, и дверь распахивается. Голос Мии заполняет весь коридор. За дверью простая квадратная комната, в углу стоит односпальная кровать. На кровати сидит женщина, рядом с ней Мия, ее личико сморщилось и покраснело, как свекла, ручки и ножки отчаянно дергаются.

— Мия! — кричу. — Мия!

Отталкиваю охранника и влетаю в комнату. Он не останавливает меня.

Мия разом замолкает и открывает глазки. Затем бросается ко мне, цепляется за меня, как обезьянка, и рыдает. Я целую ее волосы, обнимаю ее.

Женщина встает.

— Она как раз начала успокаиваться, — неубедительно говорит она.

При звуке ее голоса Мия принимается плакать громче и пронзительнее.

«Молодчина, Мия, — думаю я. — Так ее».

С оскорбленным видом женщина выметается из комнаты и хлопает дверью. В замке поворачивается ключ. На кровати лежат полотенца и одежда двух размеров. Голые стены, ни единого окна. Камера.

— Мы заперты, Мия, — говорю, пытаясь справиться с нахлынувшей тревогой.

Она поднимает головку от моего плеча. Глаза распухли от слез, горячо дышит мне в лицо. Возможно, мы и в заключении, но Мия здесь. Она жива.

— Заперты, — повторяет она.

Крепче прижимаю ее к себе и осматриваю комнату. Здесь даже душевая есть. На мгновение я забываю обо всем на свете, вспомнив, что такое проточная вода и каково это — принять горячий душ. За два года я почти успела забыть, на что это похоже.

— Давай помоемся, — предлагаю.

В душевой только самое необходимое, зато чисто. Включаю душ. Трубы скрипят и трещат, затем из насадки начинает литься горячая вода.

Мия качает головой и теснее прижимается ко мне.

— Мия, это как дождик — хороший, теплый дождик. Тебе понравится.

Отказа я не принимаю. Раздеваюсь, затем раздеваю Мию, игнорируя ее протесты. Держа ее за руку, я вхожу под душ и мягко тяну ее за собой. Выдавливаю на ладонь немного шампуня и намыливаю голову себе и Мии. Шампунь, мыло, пар и вода отдают больничным запахом. Но они делают свое дело. С наших ног стекает грязная серая вода.

Мы выходим из душа, я заворачиваюсь в полотенце, затем вытираю и одеваю Мию. Вскоре она становится розовой, чистой и теплой. Тот комплект одежды, что поменьше размером, ей велик, но она с удовольствием напяливает его.

Осмотрев второй комплект, я понимаю, что они не готовились к прибытию беременной женщины. Нижнее белье и футболка, трикотажная рубашка и штаны. Штаны эластичные, но даже их очень трудно натянуть на мой живот.

Вдыхаю химический запах душа, витающий в комнате, смотрю на замок в железной двери и на голые стены без окон.

Как сюда поступает воздух? Чем мы будем дышать на глубине тридцати метров под землей?

Самое безопасное место в Англии. Один вход, один выход.

Мне нет дела до того, что сказал тот человек. Мы не можем оставаться здесь. Надо выбраться отсюда.

Адам

Текут часы, а я то засыпаю, то просыпаюсь. Не знаю, сколько прошло времени, но, когда бы я ни проснулся, в комнате всегда кто-то есть, и этот кто-то обязательно задает вопросы:

— Как дела?

— Чувствуете мое прикосновение?

— Сколько пальцев?

Дальше начинаются обследования — температура, давление, реакция зрачков на свет.

Иногда делают уколы. После них очертания комнаты, силуэты людей — медсестер, чела в твидовом пиджаке, чела со шрамом и мерцающим числом — и матраца, на котором я лежу, постепенно расплываются. Вслед за ними расплываются мысли в голове, и не успеваю я глазом моргнуть, как снова забываюсь сном.

На этот раз я просыпаюсь с мыслью, что больше не хочу засыпать.

В полусне я наконец вспомнил, чей это был голос.

Моей мамы.

Теперь я ее помню. Я все помню.

Она была совсем молоденькая, но просто нереально крутая. Папы у меня не было, только мама. Мы жили на побережье. Мы гуляли вдоль моря, шлепая по песку, проходили много миль. Я гонял чаек. Мне покупали мороженое, меня катали на ослике.

Джем Марш. Вот как ее звали.

А я — ее сын. Адам.

Я — Адам.

Отсюда и числа. Она тоже видела их в детстве. Она понимала меня, пыталась помочь мне даже после смерти. Горе как будто ударяет меня под дых, когда я понимаю, что она мертва. У меня ее нет. Я только что вспомнил ее, а она снова умерла. Мама мертва.

«Никому не говори». Она никогда не произносила эти слова вслух. Она написала их в письме, которое я прочел уже после того, как она умерла. Я помню каждое слово из того письма, я помню, кто вручил его мне.