Элизабет Нокс - Искушение винодела Страница 13

— Ты обронил эти перья в первую ночь, когда тебя унес вихрь, — пояснил Собран.

— A-а, — отвечал Зас.

1819

VIN DE VEILLE[14]

Дары Заса, нетронутые, всю ночь простояли в узловатых корнях вишневого дерева.

Светало. Было прохладно.

Собран до самого рассвета пролежал на склоне холма в объятиях ангела. Четыре месяца назад умерла его дочь, восьмилетняя Николетта.

Собрану почти нечего было поведать Засу, разве что о том, как у детей началась лихорадка, как кожа у них покрылась сыпью и как сам винодел с женой испугались за малютку Батиста, как опасно близко была к болезни Селеста, вымотанная и истощенная кормлением и уходом за младенцем.

Сестра Собрана, Софи, приходила помогать — ее собственные дети уже переболели. В один день Николетте вроде как стало лучше, и они с Сабиной даже поели, сев на кровати, о чем-то болтали. Потом Сабина громко позвала родителей (у Собрана от ее крика кровь застыла в жилах; взбегая по лестнице, он чувствовал, как подгибаются ноги). Посиневшая Николетта лежала на кровати. «Она просто умерла, — сказала тогда Сабина. — Резко вздохнула и опрокинулась».

— Господи, нет! — вскричала Селеста, хоть и понимала, что спасать ребенка уже поздно.

Когда Зас прилетел на встречу, он все понял без слов — Собран не успел и слова вымолвить, как ангел подхватил его на руки, и оба опустились на землю.

На похоронах и после друзья, встречая Собрана, клали руки ему на плечи. Те, кто утратил своих детей, хорошо понимали, каково ему. И сам Собран поддерживал Селесту — по ночам, когда жена, плача, кормила малыша, в саду, где она стояла, сжимая и разжимая кулаки в безмолвном горе, глядя, как Сабина кормит цыплят: опустошив горшочек с кормом и застыв на месте, будто статуя, безмолвное воплощение тишины, их выжившая дочь смотрела на птенцов. Она низко опускала голову, так что становились видны шейные позвонки, а Собран, видя жену и ребенка неподвижными, заводил супругу домой, боясь, как бы дочь не заметила отчаяние матери.

Батист же хныкал, требуя вторую сестру, думал, будто родители спрятали ее от него, как прячут некоторые вещи, с которыми ему еще не дозволено играть.

Весь дом погрузился в печаль.

Друзья приносили Собрану бренди, выпивали с ним, обнимали его, однако ничьи объятия не могли унести страдающего отца прочь.

Объятия же Заса были крепки и нежны, свежи, будто река по весне. Ангел держал Собрана уверенно и терпеливо, пока тот рыдал у него на руках.

Горе словно притупилось, столкнувшись с телом Заса. Человек и ангел долго лежали неподвижно, в полной тишине, пока внизу не проехала повозка. Возница придержал лошадь, встал на козлах, присмотрелся — не обманули ли его глаза, правда ли он видел мужчину в объятиях ангела? А убедившись, задрожал, рухнул на место и погнал лошадь, будто за ним гнались все волки Бургундии.

— Твой сосед? — спросил Зас.

— Да, Жюль Лизе. Надеюсь, он решит, будто ему все привиделось.

— Твои домашние скоро проснутся. Нам обоим пора идти.

Глядя, как по дороге удаляется повозка соседа, Собран проговорил:

— Уходя на ночь по делам, я всегда возвращался с подарками, и девочки встречали меня криками: «Папа! Папа!» Они подпрыгивали на месте. Николетта была ниже ростом, но казалась тяжелее. Сабина успевала подпрыгнуть три раза, а Николетта — один. Она приседала и словно выстреливала вверх, вот настолько. — Винодел рукой обозначил высоту, — Я пытался научить Николетту говорить саму за себя, не позволять Сабине высказывать мысли за обеих.

Винодел надолго замолчал, а потом взошло солнце, и от каждого камня на пути его лучей потянулись длинные тени.

Зас провел ладонью по лицу Собрана, будто бы осушая слезы.

— Я постоянно заботился, чтобы девочкам всего доставалось поровну, но Николетту, — голос Собрана надломился, — я любил больше.

Вспомнилось, как они с младшей дочерью строили шуточные заговоры против более сильной старшей, как он с Николеттой на плечах носился по дому за Сабиной и обе девочки визжали от восторга. Вспомнилось, как Собран часами играл с младшенькой, постепенно входя в ее жизнь, ведь после армии отец вернулся для дочери совершенно чужим человеком.

— Найди ее на Небесах, Зас, — попросил Собран. — Ради меня найди.

Ангел разомкнул объятия и развернул Собрана к себе лицом.

— Ты хоть понимаешь, о чем просишь?! — проговорил он.

— Да, я прошу рассказать, как ей у Бога, — Собран заглянул в лицо ангелу и тут же почувствовал, как рука Заса рванула его за волосы. — Я знаю, тебе это ничего не стоит. Умоляю, найди ее ради меня.

Ангел поднялся во весь рост, уронив Собрана на землю. «Так и быть», — произнес он или что-то подобное, а может, не говорил ничего, но главное, Собран понял: ангел дает согласие.

Огромные крылья захлопали, подняв тучу пыли. Слезящимися глазами Собран следил, как Зас удаляется — летит в сторону дома, а затем витками поднимается в небо навстречу восходящему солнцу.

Закрыв глаза, винодел прокашлялся, встал на ноги и, снова открыв глаза, побрел к дому. Все мысли Собрана оказались заняты одним-единственным образом: ангел, стоящий перед ним во весь рост, раскрывший могучие крылья… Это видение затмило собой прочие воспоминания о Засе, преследуя Собрана весь следующий день и в дни после него — остаток лета, осень и зиму. Стоило виноделу закрыть глаза, как он видел солнце, отраженное от сияющих перьев, видел дорожки от слез на покрытой пылью безволосой груди, два бесцветных соска, перекрещенные полосы-подпись, белые губы на белом лице и глаза — бездонные и враждебные, словно море, на которое смотришь сквозь прорубь.

Собран будто влюбился. Он не мог выкинуть из головы образ ангела, да и не хотел, устал бороться с этой болью. И ему стало за себя стыдно. Все, что он знал об ангеле до того, позабылось.

1820

QUOI-QUE-CE-SOIT[15]

Ангел сидел на пограничном камне, скрестив перед собою крылья. Сидел он столь неподвижно, что, несмотря на ясный взгляд, бледная кожа наводила на мысль о хвори.

Собран надел выходной костюм, причесался, смазав волосы маслом, принес лучшего вина, какое смог отыскать.

Ангел долго колебался и наконец принял предложенный хрустальный бокал.

— В следующий раз, того и гляди, вынесешь сюда кресла, — сказал Зас.

— Мне по душе все как есть, — покраснел Собран.

— Сколько тебе лет?

— Тридцать. — Малиновый жар еще не сошел с лица Собрана. — А потому без кресел будем обходиться, пока мне не стукнет полсотни лет.

— Посади перечное дерево. Через двадцать лет оно вырастет достаточно, и ты сможешь все лето обедать за столом под его кроной с семьей и одну ночь пить вино со мной.