Карин Эссекс - Похищение Афины Страница 13

— Как пожелаешь. Я пошлю Даффа подыскать нам подходящее помещение. Но если он такового не найдет, приготовься провести ночь в Аиде.

— Я предпочту провести в Аиде одну ночь, а не вечность, на которую я была бы обречена, деля кров с подобной особой.

Мэри торопливо набросала вежливый ответ, сообщив леди Гамильтон, что леди Элджин не принимает на корабле, но изволит назначить встречу нынешним вечером, если надумает сойти на берег.

— И не стесняйся дать понять, насколько я недовольна, когда будешь передавать это послание, — наставляла она Даффа.

На следующий день, когда Мэри знакомилась с нанятыми для них апартаментами в Палермо, она беспрестанно задавала себе вопрос, за что Господь насылает на нее такое наказание — за ночное приключение с мужем на палубе или за отсутствие у нее христианской снисходительности к блуднице? Старый полуразвалившийся дворец им предстояло разделить со всем персоналом посольства. Салон, хотя и поместительный, представлял собой коллекцию осыпавшейся штукатурки, поломанных стульев и столов без столешниц. Едва успев войти, преподобный Хант приступил к измерению площади помещения — заложив руки за спину, стал последовательно считать свои одинаково точные шаги.

— В этой комнате семьдесят шесть футов длины и двадцать пять футов ширины, — объявил он. — Потолок же, по моим оценкам, находится на высоте двадцати двух, возможно двадцати четырех футов.

И он пристально оглядел крылатых путти, намалеванных высоко над его головой, будто ожидая от них ответа.

Мэри вздохнула.

— Ваше преподобие, будьте добры измерить кухню, ибо, боюсь, вам придется спать сегодня именно там.

С корабля были принесены их походные койки, потому что палаццо, несмотря на свои грандиозные размеры, кроватей не имело. Величественное, с причудливо расписанными потолками и огромными зеркалами в позолоченных рамах, оно казалось давно заброшенным своими владельцами. Все в нем было покрыто пылью, и значительная часть ее перекочевала на юбки Мэри, когда она пошла по вымощенным мрамором полам, отыскивая комнату, в которой могли бы устроиться они с Элджином. Перед глазами в воздух поднимались хлопья слежавшейся пыли, яркие лучи беспощадно выдавали ее, проникая через высокие окна. Мэри испугалась, что обильная грязь снова приведет ее к удушью, которое, в свою очередь, вызовет позывы к рвоте, а те — неизбежно — к прежним головным болям. И быстро дала Богу обещание в будущем быть как можно более милосердной, если Он подарит ей несколько вечеров покоя, в котором она так нуждается.

Потому-то через несколько часов она и оказалась — приняв приглашение к обеду от Эммы Гамильтон — на пороге причудливого сицилийского дворца. Жилище сэра Уильяма Гамильтона, палаццо Палагония, представляло собой внушительный, с хаотично разбросанными покоями особняк, украшенный сонмом ухмыляющихся горгулий и безымянных чудищ, которые, как в душе не сомневалась Мэри, соответствовали неправедному образу жизни его обитателей.

— Очевидное свидетельство того, что дьявол таится внутри, — шепнула она Элджину, когда немолодая женщина в несвежем чепце и одеянии, больше всего смахивающем на старую ночную сорочку, накинутую поверх черных нижних юбок, медленно растворила перед ними входную дверь.

Сутулые плечи старухи покрывала поношенная черная шаль, и Мэри буквально обомлела, когда эта карга представилась ей матушкой леди Гамильтон.

— Мать служит у нее прислугой? — спросила она у мужа.

— Говорят, что в прислугах у нее и адмирал лорд Нельсон. Так почему бы не служить и матери? — Ответ был дан таким же торопливым шепотом.

Их провели в освещенную свечами гостиную, где уже находилось несколько гостей, и сообщили, что сейчас состоится представление «Позы», драматический этюд, который принес Эмме Гамильтон европейскую славу.

— Так мы не договаривались, — прошептала Мэри мужу, с испугом подумав, что станет зрительницей такого действия, которое не замолят ни молитвы, ни посещение воскресных церковных служб.

Но Элджин только улыбнулся, в этот момент он кивком поздоровался с лордом Нельсоном с таким видом, будто они были старыми друзьями. Неужели ее муж действительно ожидает, что она согласится присутствовать на одном из эротических представлений Эммы Гамильтон?

Очевидно, так оно и было. Он провел ее мимо группы музыкантов, усадил, сел рядом и, положив руку на ее ладонь, заговорил уверенным тоном:

— Мэри, я нахожусь на дипломатической службе. А значит, принужден жить в иностранных землях и подчиняться силе внешних обстоятельств. А поскольку ты моя жена, тебе придется делать то же самое. В земле турок ты увидишь еще более непривычные зрелища и не должна будешь убегать от них, подобно деревенской девчонке.

— Как пожелаешь, — пожала она в ответ плечами и устремила внимание на лорда Нельсона.

Было странно думать, что тучный, однорукий и, кажется, одноглазый старик, что сидит перед нею, тот самый герой, который вызвал восхищение у всей нации и взволновал романтичное воображение всех женщин Англии. Прическа его была в беспорядке, седые пряди струились в волосах, цвет которых напоминал нечто среднее между цветом моркови и имбиря. К тому ж адмирал был неправдоподобно маленького роста, настолько низенького, что казался ребенком, посаженным на стул взрослого человека.

— Послушай, но он же коротышка! — обратилась Мэри к Элджину. — Даже его соперник Наполеон, кажется, чуть повыше. Не могу только разобрать, один у него глаз или два.

Единственный глаз на его лице, который был виден, казался мутным и затянутым влагой, второй скрывала повязка, но что было причиной тому — болезнь или отсутствие глаза, — Мэри не могла бы сказать. К тому же у адмирала не хватало нескольких верхних зубов. В сравнении с красавцем Элджином он выглядел просто чудовищем, но Мэри не могла бы сказать, кого из двух покровителей Эммы она предпочла бы — лорда Нельсона или более старого, но элегантного сэра Уильяма, сидевшего рядом с ним. Сэр Гамильтон был высокого роста, очень худощав и его лицо с приятными чертами до сих пор хранило юношеское выражение, несмотря на то что возраст старика приближался к середине восьмого десятка. Его руки — сэр Уильям в отличие от адмирала сохранил обе конечности — были изуродованы ревматизмом.

Болтовня в зале резко стихла, и глаза собравшихся устремились к пышным фалдам занавеса из алого и фиолетового шелка, задрапировавшего пространство между двумя античными колоннами. На более низкой из них стояла римская погребальная урна. Внезапно в зале появилась высокая женщина с кожей цвета эбенового дерева, тюрбаном, увенчивающим ее голову, и огромным золотым ожерельем на шее. Длинными скользящими шагами она прошла к занавесу, отвела его, и перед зрителями предстала пышных очертаний фигура, задрапированная в пурпур, ее огромные глаза были устремлены вверх, а руки драматично раскинуты в стороны. Женщина казалась даже выше своей темнокожей компаньонки. Густые, цвета воронова крыла волосы волнами разметались по пышной груди, причем, как показалось Мэри, эти волны были тщательно уложены таким образом, чтобы не скрыть волнующей ложбинки. Женщина стояла неподвижно, как статуя. Скрипач поднял инструмент, полились печальные звуки, но глаза всех зрителей были устремлены только на Эмму Гамильтон.