Король Драконов: сильнее смерти (СИ) - Фрес Константин Страница 14

— Слышит нас? — проскрежетала скрипучими палками куча и вдруг поднялась, обнаружив тощие длинные ноги из кривого бурелома.

— И видит нас! — подтвердила вторая куча. Ее ножки были короткие и толстые, как трухлявые пеньки, и ей приходилось руками из листьев поднимать волочащееся по земле пузо.

А третья куча ничего не сказала.

Словно голодный дикий волк она крадущимися шагами подобралась к самому ручью и склонилась над ним, нюхая воду.

— Кого это вы съесть собрались? — выкрикнула Ежинка, чувствуя, как сердце ее замирает от страха. Она отступила назад, прижимая к себе свое ведро с водой, и кучи расхохотались противным злорадным хохотом.

— Короля, Короля! — вопили они радостно.

— Он сам явился в наш лес!

— Он сам виноват!

— Он вкусный, он наверняка вкусный!

Распугивая снегирей, на рябину спикировал маленькие черные грифоны — создания страшно злобные и противные. Крылья у них были чернее, чем у ворон, а пасти — злее, чем у кусачих собак.

Грифонов было так много, что Ежинка от страха и отчаяния едва не разрыдалась; от двоих-троих Король ещё отобъется, но от десятка уже вряд ли. А их налетело столько, что рябина согнулась под их черными телами, снег попадал с ее поникших ветвей.

— Он спит в лесном домике! — каркали они, разевая зубастые пасти. — Крепко спит, усталый! Он не проснется, если забить печную трубу листьями и подпереть двери!

— Но Король хороший, — в отчаянии выкрикнула она. — Зачем вы замышляет против него дурное?!

Ответом ей был злой хохот, скрежет и вороний гомон.

— Глупая девчонка! Хороший, хороший, — пыхтели мусорные кучи. — А будет ещё лучше, когда ляжет косточками в черную листву…

Шлепая неуклюжими тяжёлыми ногами по воде, мусорные кучи перешли ручей, и на заснеженном берегу настряпали неряшливых черных пятен, оставляя за собой слипшиеся листья и мелкие щепки.

На другом, черном берегу, сами по себе, оживали все новые и новые кучи, скатываясь, как комья из снега для снеговиков. Ловко прилаживались растрёпанные уродливые головы на толстые бесформенные тела, выпускались руки и ноги, состоящие из скрученных прутьев и палок.

— Я не позволю вам тронуть Короля, — обречённым голосом произнесла Ежинка, глядя, как врагов становится все больше и больше, как их жуткими неповоротливыми фигурами наполняется лес.

Ведро грянулось оземь, окатив ее прохудившиеся башмаки ледяной водой, но Ежинка словно не заметила этого. Нашарив под снегом палку, обломаное молоденькое деревцо, она подняла ее над головой, и ее мышиные глазки гневно засверкали.

— Прочь! — выкрикнула Ежинка, размахивая палкой, отгоняя лиственные кучи с протоптанной ею тропинки, засыпанной еловой хвоей. — Не смейте!

Хрясь! — и ее палка надвое разбила самую толстую лиственную кучу, но та, собирая листья вперемешку со снегом, сгребла себе ещё большее пузо и снова поднялась на свои коротенькие трухлявые ножки.

Злые черные грифоны налетели на Ежинку, стегая ей по лицу крыльями, вцепились десятками острых когтей в ее шали, в волосы, в палку, стараясь вырвать оружие из рук девчонки, но она не сдавалась. Даже когда эта галдящая злая стая принялась яростно кусать ее, она не отпустила свою палку и продолжила отбиваться от них, рыдая от бессилия и испуга.

— Скорее, скорее! — скрипела куча, размахивая рыхлыми руками. — Рассвет уже близок! Она не успеет предупредить Короля! Не успеет! И он не успеет проснуться…

— Иногда, — яростно пророкотало над полянкой, — Короля предупреждать не надо, он сам все видит!

На мгновение воздух невероятно потеплел, так, что куча, состряпавшая себе живот из снега вперемежку с листьями, подтаяла и скособочилась. Стало светло, так светло, словно солнце решило подняться пораньше и сразу вскарабкаться в зенит; и Ежинка, с плачем отбивающаяся от злющих черных грифонов, почувствовала, что ей в ее многочисленных одежках нестерпимо жарко.

А злобные твари, ещё минуту назад кружащиеся над нею с вороньими криками, вдруг разлетелись с воплями, за исключением тех, кто попадал, обугленный, в стремительно тающий снег.

Ежинка, так и не выпустившая из рук палку, подскочила. В пылу битвы она потеряла один башмак, который стащил с ее ноги один из грифонов, на щеке ее красовалась свежая царапина. С радостным криком обернулась она к спасителю — и замерла, потому что за спиной ее расправлял крылья молодой алый Дракон.

Сразу было видно, что он очень зол; его глаза горели так, что и одного взгляда в них было достаточно, чтоб злобное мусорное войско тотчас расхотело нападать на Короля и Ежинку и ретировалось, стеная и повизгивая от страха. Но не в планах Дракона было отпускать их; и потому он раскрыл свою страшную пасть и выплюнул струю белого пламени, которое сжигало лиственные кучи в один миг, оставляя после них лишь горстку дымящегося пепла.

Ежинке было очень страшно; но отчего-то она не придумала ничего умнее, чем крепко закрыть лицо руками и стоять так, не двигаясь. Ей казалось, что Дракон, преследуя негодяев, уйдет с поляны, но он встал прямо над нею, отгородил ее своими лапами от разлетающихся злобных грифонов и продолжил палить и палить их, пока последний злобный писк не стих над истоптаной черной поляной, пока последняя лиственная куча не рассыпалась тлеющими черными чешуйками. Только после этого Дракон перестал плеваться пламенем и смолк, а на плечи Ежинки опустились ладони, и знакомый — королевский, — голос спросил:

— Напугалась?

Глава 6. Страж Короля Зимы

— Конечно, напугалась. Кто не испугался бы дракона? Это уродливые, злобные создания, кровожадные твари! Разве можно их не бояться?

Вдоль вьющегося меж заснеженных берегов ручья шагала Осень, заметая обгоревшую листву подолом своего белого испорченного платья. Вслед за нею, шлепая подпаленными пузами по подтаявшему снегу, ползли пара мелких куч, чуть подпаленных, но, однако, уцелевших. Они хныкали и ныли, жалуясь Осени на свои боевые ранения. Но та со злостью отталкивала их босой ногой, нарочно наступала на их лиственные лапки, и кучи хныкали еще громче и горше, не найдя утешения и ласки.

Лицо Осени было мертвенно-бледно, с темными кругами под глазами, цвета истоптанного снега, перемешанного с серым пеплом листьев. Корона на ее голове растеряла свою яркость и остался лишь черный остов, перепутанные черные ветви, голые и мертвые. Осень злилась; ее слуги оказались слишком слабы, неповоротливы и хрупки против магии Короля Драконов, он разметал и уничтожил их одним своим дыханием, не дал перейти ручей — странную, таинственную границу, которую они долго не могли пересечь, не находили сил, а вот теперь нашли — и проиграли в схватке с Демьеном.

И оттого безумная Осень бесилась; пальцы ее нервно сжимались, острые ногти впивались в ладони, и она со злостью прикусывала губы, выдумывая, как бы побольнее ранить, что бы сказать такого обидного победителю, чтобы ему стало непереносимо стыдно и страшно — ровно так же, как ей, проигравшей.

На миг Демьену показалось, что в ее дождливых глазах он видит испуг, почти ужас, какой испытывают язычники при виде ожившего божка, но Осень моргнула, страх растворился в ее мутных зрачках.

— Давай, скажи ей, — злобно и вкрадчиво продолжила она, кивком головы указав на Ежинку, которая от испуга прижалась к Демьену, спрятала свое лицо на его груди, — откуда тут взялся дракон, и куда он потом делся! Скажи этой глупой уродливой девчонке, — Осень злобно расхохоталась, — кто на этой поляне самое страшное чудовище! А ты, — Осень глянула на притихшую Ежинку так люто, что, казалось, еще миг — и сейчас набросится на бедную девочку, вцепится в ее лицо ногтями, раздирая кожу до крови, — уродливая никчемная замарашка, глупая трусливая нищенка, посмотри внимательно на своего молодого прекрасного Короля! На его шелковые волосы, в его серые глаза! Запомни хорошенько его красивые черты, его ослепительную улыбку, потому что когда он покажет свое истинное лицо, ты заплачешь от страха и отвращения!