На краю одиночества (СИ) - Демина Карина Страница 15

Она-то услышала человека загодя. Но промолчала. Она ведь не обязана предупреждать Глеба, раз Глеб не считается с тьмой. А ведь хочет она немного…

– Надо же, – Мирослав осторожно обошел тело и остановился у столика. – Гм… погодите… а дайте-ка…

Глеб вложил пинцет в протянутую руку.

– Ага… это ведь… – то, что Мирослав извлек из кучи, больше всего походило на головешку. – Воды бы…

Вид у головешки был весьма характерный.

И Глеб плеснул воды в плошку.

Отмывал кольжецкий гриб Мирослав старательно, а отмыв, вытер платком и только потом разломил пополам. Наклонился. Понюхал.

– Он самый.

И Глебу протянул. Запах был весьма характерным, острым, с горькими нотами полыни.

– В одном месте только подают гречу по-купечески, которую грибками приправляют… – задумчиво протянул Мирослав, окинув тело новым взглядом. – И надо сказать, весьма себе место специфическое, не всякого пустят… и не со всяким говорить станут.

– Со мной поговорят.

– Может, оно и так, да только… как бы вам сказать… вам бы вовсе не высовываться, уж больно народишко у нас взбудораженный. Того и гляди, полыхнет. А оно нам надо? Нет уж, я тут сам… есть у меня один знакомец… да как сказать, знакомец… помог я ему когда-то, вот, стало быть, долг платежом и красен, да…

Мирослав завернул гриб в салфеточку.

– А еще тогда подумал, что уж больно лохмотья его чистые… 

Глава 8

Проснулась Анна ближе к полудню.

Потянулась.

Перевернулась на живот. Улыбнулась самой себе, провела пальцами по лицу, стирая эту улыбку. Ни к чему…

Солнце проникало сквозь полог листвы, заставляя ветви тянуться к свету. Стекла оранжереи дробили его на осколки, и казалось, сам песок светился. Впрочем, температуру пришлось понизить и открыть духовые окна, впуская поток прохладного воздуха.

Она смахнула испарину со лба.

Проверила воду в искусственном ручейке, из кяоторого поднимались тяжелые ветви кыоряг. Присаженный на них мох разросся, и в ныем скрывались темные бусины бульбофиллумов. Ньад самой водой раскрылись треугольные цветы масдеваллий. Они покачивались, словно перешептывались. Анна убрала несколько отмерших листьев, отметив, что в принципе пару растений можно будет разделить без особых проблем. А вот дракулам было явно жарковато, хотя лето только-только началось.

Движение она ощутила спиной.

– Арвис? – Анна убрала сухие плети сребролистника в корзину. – Доброе утро. Вернее день. Сбежал?

Мальчишка дернул плечами.

– Сбежал.

– Люди злые, – сказал он, усаживаясь на тропинку и, протянув руку к плевроталлису, что обжил россыпь камней, замер, будто задумался. – Убить хотят.

– Тебя?

Он ткнул пальцем в иглообразный лист и вздохнул.

– Всех. Боятся. Почему, когда люди боятся, они хотят убить?

– Понятия не имею, – Анна вытерла руки. – Но, быть может, вам и вправду стоит уехать? У меня есть дом, там хватит места для всех.

– И они боятся. Меня. Я слышал. Илья говорит, что меня надо кончить, пока я пасть не открыл.

Анна зажмурилась.

Никуда не делось солнце. И свет не исчез. Только легкость пропала.

– Но его не слушают. Пока. Я молчу. Они думают, я все еще дикий и говорить не умею. Я думаю, что пусть они думают. Я умею говорить, но я не стану говорить. Я понимаю.

Он склонил голову на бок.

– Они думают, что их секреты плохие. Но я знаю, что есть очень плохие секреты. Такие, которые… когда то существо сидело внутри, я видел… всякое. У тебя кровь нехорошая.

– И не только кровь, – Анна поднялась и отряхнула брюки. – Идем к лилиям? Я давно к ним не заглядывала.

Арвис тут же вскочил.

Кажется, к лилиям он готов был бежать. И от шубы отказался. Только остановился на пороге, закрыл глаза и сделал глубокий вдох.

– Замерзнешь, – заметила Анна.

– Нет. Хорошо.

Снег захрустел под ногами. Арвис остановился. Присел. Сунул пальцы в припорошенный снегом куст. Вытащил руку и облизал белую взвесь.

– Смотри, простынешь, лечить не стану.

– Станешь. Ты хорошая. Только кровь плохая. Очень-очень. Не знаю. Я видел. Плохо помню. Он не все показал. Только, чтобы других злить. Тебя не было. Он знал бы, что тебе показать. А я только кровь запомнил.

Арвис сел и стянул ботинки, пошевелил пальцами.

– Может, все-таки…

Его кожа побелела, сравнявшись по цвету со снегом, но, кажется, особых неудобств мальчишка не испытывал. Напротив, он выглядел весьма и весьма довольным.

И еще сосредоточенным.

– Я забыл, – он сам выбрал дорогу. – Сейчас увидел тебя и вспомнил. Вчера увидел то и тоже вспомнил. Но до того – забыл. Я думаю, я видел больше, но как сделать, чтобы вспомнил?

Анна шла рядом.

Из-под снега выглядывали острые рожки красного мха, который мхом был лишь по названию. На концах вспухли розовые капли сока, и его стоило бы собрать до того, как он заледенеет и утратит часть свойств. Но и в основной оранжерее хватало работы, не говоря уже о саде.

– Я думаю. Скажу. Но я не хочу, чтобы в меня опять влезла тварь. Она вредная. Она не скажет правду, только запутает.

Арвис сморщил нос.

Лилии стали крупнее, и полупрозрачные лепестки их разошлись, открывая темное горло. К лилейным отнести эти цветы можно было лишь условно.

– Я не хочу, чтобы ты умерла. Или я. Или еще кто. Смерть – это плохо, – Арвис протянул руку и над пыльниками поднялись темные облачка пыльцы. Она кружилась, словно ощущая чуждое ледяному миру тепло, чтобы опуститься на завиток пестика.

Неужели получится?

– Но я не знаю, что мне сделать, чтобы ты не умерла. И чтобы остальные, – пыльца осела на растопыренной ладони. – Хотя про остальных я еще не уверен. Илья злой.

– Ты пробовал поговорить с ним?

Он покачал головой.

– Не поверят. Только больше обозлятся. А еще эта женщина… мастер на нее смотрит, но не видит. А я вижу. Она злая. Она говорит, что я тварь. И другие тоже. И еще думает, что, если бы мы все сдохли, было бы хорошо.

Анна не нашлась, что ответить.

…с приглашениями получилось неожиданно легко. Правда, обошлись они без малого в шестьсот рублей.

– Я тоже полагаю, что цена неоправданно завышена, но матушка уверена и сумела убедить прочих, что, лучше продать меньше, но дороже. Этакий… ценз, – Ольга, которая, собственно и принесла приглашения, выглядела раздраженной. – Иногда ее снобизм удручает. Впрочем, даже ей далеко до моего братца. Представляешь, заявил, что ты неподходящая компания.

Ольга была в темно-зеленом и вновь же брючном костюме, отделанном тонким золотым шнуром. За шнур этот, свисавший с коротенького жакета, она и дергала, вымещая раздражение.

– Он мне цветы прислал, – зачем-то сказала Анна.

Она, наконец, занялась садом. Следовало бы расчеренковать гортензии, особенно метельчатые, о которых ей писали, что испытывают в них большую нужду. И тот новый сорт с темно-вишневым окрасом весьма желали видеть, предлагая за него двадцать рублей. Правда, материнский куст был не так, чтобы и велик, но пару веток снять получится.

– Можно? – Ольга потянулась к секатору. – Я осторожно… очень хочется кого-нибудь порезать. А цветами не обольщайтесь. Вы ему глянулись, но я искренне сочувствую той женщине, которая решит связать свою жизнь с моим братом.

– Я не решу.

– И хорошо. Как резать? Тут?

– Чуть больше, чтобы было несколько узлов с листьями. Да, вот так… – Анна помогла выбрать место.

– У него в каждом городе по любовнице. Ему так удобней. Выбирает кого-нибудь, кого полагает достойным своей высочайшей особы…

Анна подбирала тонкие веточки.

– Хватит, – сказала она, принимая растение. Толика силы, чтобы стабилизировать. Грамотная обрезка только на пользу, еще несколько недель и ее «Закат» разрастется пуще прежнего.

– Некоторых он годами мучит. И конечно, он ничего не обещает, он слишком продуман, чтобы что-то обещать, но вы же знаете, что можно вести себя по-разному. Он и ведет так, что становится понятно, что еще немного и он сделает предложение. Нет, он щедрый, а слышали бы вы, как он играет… он, когда скрипку берет, то вообще кажется, что это другой человек. Куда более… приятный. Жаль, мама не хочет этого понимать. Она злится, когда Олег берет скрипку, вот он… и становится сволочью. А вообще он меня достал. Решил замуж выдать.