Бронзовая Жница - Ирина Орлова Страница 16

«…пошёл Лехой в мир теней, и увидел там мертвецов всяких множество. Рванулись они к нему, протянув свои корявые руки, ибо редчайшее лакомство для них — заплутавший в мире мёртвых живой. Он умаляет их муки и насыщает их вечный голод. Сгинул Лехой, испугавшись и поддавшись им, и навсегда пропал, сожранный теми, кто упокоиться не сумел. Остались от него в мире живых одни косточки, и душа искрошилась в пыль… а должен был он повторять главную фразу, единственную фразу, что уцелеть позволит».

Эйра глубоко вздохнула, ощущая, как грибной дурман расходится по крови. Перед глазами всё поплыло. Она слышала призраков — и теперь ощущала их всё чутче. Похрустывали ветки вокруг, шуршала трава, скользили незримые ткани по папоротникам. Бледные тени проступали из тумана.

«Надо не забыть перо», — вспомнила она и, чуть пошатнувшись, присела к своей тряпичной сумке. В одной руке она всё ещё сжимала амулет.

В плоском кармашке она отыскала птичьи перья. Разные.

Враново было для тех, кому надлежало отрешиться от мирского.

Орлиное для тех, кому не хватало мужества уйти.

Совиное для тех, кому недоставало мудрости.

Стервятника — тому, от кого осталось столь мало, что лишь крохи можно было выслать обратно Богу Горя.

Ласточкино — кому нужно было больше смирения.

От ласточки у Эйры было целое сушёное крыло, а вот от орла одно только перо вставало в длину всей сумки. Но для этого случая она взяла рябое маховое перо кукушки.

«Розе не подойдёт совиное. Это не вопрос мудрости; она должна обрести независимость, и ей нужна кукушка».

И тут холодные руки тронули её живот, грудь, ноги. Ледяные пальцы коснулись её запястий, потянулись к перу. Эйра пошатнулась, до сих пор непривычная к переходам. Холодный пот выступил у неё на лбу. Бледные силуэты делались всё чётче. Тисы расплылись серым туманом, могила подруги превратилась в зияющий провал, и мир танцующих теней разлился по кладбищу.

Она шагнула к ним одной ногой — в их шаткое, сотканное из боли и страхов царство.

И дёрнулась, когда перед ней раззявилась пасть одного из них — чёрная, с чёрными точками глаз, оно будто попыталось укусить её за лицо.

— Вы мертвы! — крикнула Эйра и подобралась. Стылые касания мучили её своей бесцеремонностью. Они лезли за ворот, под рясу, в рукава, в уши и глаза. Такой беспомощности она не испытывала даже тогда, когда её вызывали сразу пятерым, а то и десятерым мужчинам.

Но у неё было, чем сохранить свой разум.

— Вы мертвы! Я жива! — изрекла она самые главные слова Кадаврика. И постаралась не жмуриться, с вызовом встречая жуткие неживые лица. — Вы здесь чужие — это мой мир, не ваш! Вы бессильны!

И мертвенный холод их касаний и тычков, жадных, сальных, не только руками, но и языками, делался менее ощутимым. Эйре стало легче. Она сконцентрировалась на том, зачем пришла. И среди роящегося множества распознала молочно-белый силуэт знакомой девушки. Та печально застыла у надгробного камня.

«Жница», — зашептала ей Роза. — «Жница, они просят тебя. И я прошу тебя».

— Тебе пора к Схаалу, — ответила Эйра и занесла ногу, чтобы сделать к ней шаг; но вовремя спохватилась. Очертания погоста расплылись и танцевали, будто с перепоя. Однако она ещё помнила, что перед ней яма.

«Я не могу уйти!» — отчаянно отзывалась девушка. — «Я испытываю… необходимость. Необходимость того, чтобы он умер!»

Эйра сфокусировала своё непослушное внимание на ней. И медленно подняла над головой перо.

Кадаврик рассказывал, что за чертой жизни можно отыскать бледное, ни на что не похожее подобие того, кто не сумел покинуть провал между мирами. И что отпустить его можно особой вещью, что когда-то принадлежала живому.

«Вещь эта будет ножом, что обрежет пуповину, отпустив духа из кровавого чрева мира в чистую, истинную жизнь посмертия за чертой Схаала; выбирай её с умом».

Эйра за много лет приноровилась делать это своими инструментами — перьями — соотнося их с неупокоенной душой с помощью собственной логики.

— Именем Схаала, — проговорила Эйра, дыша мелко-мелко, чтобы не раскрыть рот — ей не хотелось ощутить на языке холодные касания. Пальцы крепко сжимали очин пера. — Я приказываю тебе, Роза, отправляться в чертоги вечного покоя.

«Но я…» — голос её потонул в вихре рычащих, скребущихся в живое тело душ. Они стали хватать Эйру за шею, тянуть волосы, визжать и завывать, беснуясь и ударяясь о неё, как волны.

Она стояла крепко, пускай её и пошатывало иногда бурей чужих страстей.

— Схаал направляет мою руку! — продолжала она громче. — И рукой моей освобождает тебя, Роза, от желаний иных душ!

Взмах пером вверх рассёк призрак девушки. Та дрогнула и съёжилась, как от удара. Студёные касания мертвецов стали проникать и в нос, и в уши, и в глаза, и Эйра зажмурилась на мгновение; предстояло призвать Схаала в третий раз, чтобы изгнать её.

Но это не потребовалось. Отделившись от воли толпы, Роза вдруг стала бледнеть и рассеиваться.

«Прощай, Жница», — дрожа, отозвался голос девушки. — «Помни меня».

— Помню, — выдохнула Эйра и нежно посмотрела на неё сквозь густой шевелящийся туман чужих душ.

Протяжный, полный облегчения вздох летним ветром взъерошил её волосы. Этот звук был знаком Эйре. Словно последний выдох блаженно умирающего, что долго терзался болезнью, он звенел в душе и отдавался в самое сердце.

«Она нашла в себе силы уйти сама», — поняла Эйра с облегчением. И тут же, спрятав перо, сделала три ритуальных шага назад.

Один, второй, третий.

— Мёртвое к мёртвому, — прошептала она. — Живое к живому.

В глазах кольнуло. Туман множества душ ослабел, мешаясь с обычным туманом. И хотя всё казалось таким же шатким и призрачным, как и до этого, Эйра знала: она вышла.

Все эти слова, за исключением фразы Кадаврика, она изобретала сама. Подбирая наиболее ёмкие, сильные выражения без двойного смысла. То же самое и с перьями; сперва она пробовала с костями, но с перьями оказалось лучше. Птицы явно имели с Богом Горя особые отношения.

Эйра продышалась, потёрла веки; но безуспешно. Она смирилась, что после такого её всякий раз мутит ещё долго. Хорошо хоть она не ужинала.

Дело само себя бы не сделало; поэтому она спустилась в могилу вновь. Захлопнула крышку. И принялась закапывать.

Как бы она ни относилась к смерти, грустно было расставаться с теми, кого она знала.