Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля Страница 16

Но пока всё это не наступило, новое время не началось, и я стояла на пустой дороге, ровной-ровной, точно бархатной, и глядела на колышащийся ковыль.

Лунный так и не смог объяснить толком, на что мне здесь смотреть. На дорогу? Отличная дорога; хорошо сохранилась. На площадку? Растрескалась и заросла колючей травой. На башню?

Я думала даже в неё залезть, но дверь оказалась заварена, а окна — забиты досками. Кое-где красовались неаккуратные граффити и потёки краски, а на облупившейся красной двери кто-то играл белым мелом в бесконечные крестики-нолики.

Жёлтая дорога казалась странной, потусторонней, как будто вела не от верхней площадки к перевалу, а по меньшей мере в самое небо. Первый шаг по ней дался мне с внутренней дрожью, но дальше было всё легче и легче.

В белёсой пыли оставались рельефные следы моих сапог.

Ковыль волновался, дрожал, кланялся, и я почему-то развеселилась. А когда дошла до ворот — засмеялась.

«Стеклянные врата», так про них говорили в Марпери. Они были, и правда, стеклянные. И «врата», тут тоже безо всякого вранья. Они стояли посреди жёлтой дороги: две совершенно прозрачные колонны, покрытые тонким узором, будто выплавленным в поверхности, и две текучие, странные створки. Стекло пузырилось, набегало на само себя, путалось, бликовало, и здесь и там на нём были изображены глаза — вполне в духе лунных.

Смешное было в другом: к этим вратам не прилагалось забора. Стеклянная конструкция высилась над жёлтой дорогой, а вокруг стоял ковыль, серебряный от седины, косматый, сливающийся в пышную гриву сотканной из тумана лошади. И можно было зайти в траву, сделать буквально пять или шесть шагов и оказаться вновь на дороге, уже за воротами, и идти к перевалу.

На ощупь ворота были холодные и чуть влажные, будто не из стекла, а из чистого льда. Внутри — едва заметные искры-огни, будто лучик света нырнул внутрь и заблудился.

А трава — ну, трава травой. Я тронула пальцами белое перо ковыля, прикусила губу: зайти или не стоит?

— Эй! — голос был девчачий голос и смешливый. — Ты куда?

Это глаз был не голубой, как у рыцаря, а янтарно-жёлтый — и он почему-то был один, смотрел на меня из левой колонны.

— Извините, — сказала я, отдёрнув руку и натягивая на лицо улыбку. — Просто стало любопытно. Дальше нельзя?

— Не стоит, — хихикнул голос. — А ты зверушка, да? Настоящая? Ух, какая косища!

Я пригладила волосы и нервно сцепила руки. Горящий глаз и голос, — она ведь лунная? Не много ли в моей тихой жизни стало лунных?

И разве не ушли они все отсюда давным-давно, потому что здесь «померк свет»?

— Подожди минутку, — засуетилась моя странная собеседница. — Никуда не ходи! Я сейчас спу… аай! Я сейчас спущусь и на всю тебя посмотрю!

Глаз сверкнул на меня жёлтым и закрылся. Стеклянные ворота стояли холодные и пустые. Ковыль шелестел, дышал в такт с гуляющим здесь порывистым ветром; небо стояло пустое и синее-синее; пахло росой, озоном, песчаной пылью, мелкой луговой живностью и стрекозами, — безо всякого челоческого следа.

А потом над горами сверкнул силуэт.

xv.

Она была… волшебная.

Да, это правильное слово: волшебная. Такими бывают прекрасные героини страшных сказок до того, как чудесное приветливое лицо сползёт с них, как бумажная маска, и обнажит череп с пустыми глазницами и серые наточенные зубы.

Ещё она была странная, даже для лунной.

Говорят, лунные уже рождаются взрослыми, — или, может быть, прячут младенцев среди людей и забирают в свои друзы, когда приходит время. Но эта девочка, несомненно лунная, была подростком лет четырнадцати на вид или даже младше. Вся угловатая и какая-то дёрганая, она была одета в кошмарно обтягивающий ярко-фиолетовый комбинезон, который сидел на ней, как вторая кожа, а её совершенно белые волосы были заплетены в добрый десяток косичек, и каждая косичка перевязана лентой своего цвета.

За спиной у девочки хлопали крылья. Полупрозрачные и сияющие, они казались собранными из воздушных потоков, хотя были, должно быть, сделаны из чистого света.

Обуви девочка не носила, а из аксессуаров — только крупные часы с какими-то надписями.

— Ух ты, — девочка была ужасно рада меня видеть, тараторила и суетилась. — Действительно! Настоящая зверушка! Что у вас говорят? Что делают? Вы уже поймали Крысиного Короля? Или нет, я знаю! Ты, наверное, принесла мне письмо! Дай, дай, дай!

— Извини, — я развела руками, — у меня нет для тебя письма. Меня зовут Олта, я здесь просто… гуляю.

— Фи, — расстроилась девочка. Её жёлтые глаза очень косили: левый смотрел прямо на меня, а правый гулял сам собой и иногда укатывался назад, оставляя видимым только белок. — А хочешь, я покажу тебе НЛО? Или нет, нет, я знаю! Я покажу тебе своё любимое место! Идём!

Теперь она, наконец, приземлилась, схватила меня за руку и потянула в ковыль.

Он оказался мягким, точно шёлковым, и рос не из земли, а из мельчайшего серебряного песка, такого тонкого, что он казался пылью. Ноги проскальзывали на нём, разъезжались, плотные ряды трав били в грудь и лишь затем расступались, а девочка тянула меня к стоящему у обрыва кривому мёртвому дереву.

Здесь было холодно и чуть кружилась голова. Сухие ветки топорщились в небо когтями, край ствола казался обгорелым, а в коре кто-то вырезал ножом знаки, похожие чем-то на знаки изначального языка.

— Ты умеешь читать? — деловито спросила девочка.

— Такое? Не умею.

— Я тебе помогу. Это значит: меннекюрялё, по-вашему: «обещаю помнить». Красиво, правда?

Меннекю.. тьфу, язык сломать можно.

— Красиво. А это… про что?

— Ну…

Девочка прыгала по веткам, совсем не боясь свалиться вниз, — воздушные крылья держали её, словно невесомую. Привстала на цыпочки, едва касаясь большими пальцами ног тоненькой веточки, приложила ладонь к глазам, а потом спрыгнула вниз и рассмеялась:

— Ну так — вот!

Отсюда, сверху, следы от скатившихся по склону колёс казались ненастоящими, — будто не живой склон, а макет, в котором чья-то шальная рука вычертила кривые раны-бугры. Теперь они заросли кустарником, спрятались, затянулись, но остались уродливыми шрамами.

— У вас… помнят о Марпери?

Девочка пожала плечами. А потом опять развеселилась и сказала театральным шёпотом:

— Это наша маленькая тайна! Видишь, мы обводим знак и вот здесь крест? Наш секрет! Как в том детективе, где три друга украли у подгорного короля золотые деньги, но один умер, второй оказался в тюрьме, а третий завещал своей дочери…

— …а потом тот, кто в тюрьме, стал присылать ей таинственные письма и грозить проклятием, — подхватила я. — Я читала!

Это были детские приключенческие детективы, лёгкие и при этом загадочные. Они выходили серией в мягких обложках, на газетной бумаге, и редко попадали в библиотеки, но стоили недорого, — и я до сих пор иногда перечитывала полюбившиеся истории.

— Да-а-а?.. А какую ты любишь больше всего?!

— Про чёрную руку! Где Меленея встечает пару, а он оказывается криминальным гением, и они вместе…

— А мне про катафалк нравится, — протянула лунная. Любовь ей была, похоже, не слишком интересна. — Где по чёрному-чёрному городу катится чёрный-чёрный…

Так мы болтали про детективы, а вокруг шептался ковыль, будто прислушивался тоже. И почему только эта девочка показалась мне страшно-прекрасной? Девочка как девочка; даром что лунная.

Когда мы были маленькими, Гай ужасно боялся мокриц. А какой бывает дом без мокриц? Мокриц у нас было достаточно. Они прятались под влажной тряпкой у двери, под ведром умывальника, за веником, а в дождливые года и под кроватью. Завидев мокрицу, Гай сразу принимался верещать.

Я тоже не любила мокриц. Противные, склизкие, они шевелили своими лапками и усиками, и от этого сразу хотелось чесаться. Но Гай всегда ухитрялся испугаться первым. А я, пока глупо моргала, успевала привыкнуть к виду убогих созданий и найти в них что-нибудь, достойное уважения.