Екатерина Лесина - Дориан Дарроу: Заговор кукол Страница 17

Может, оно и так. Но Персивалю с этого не легче.

А спину чутка и отпустило. Может, второй раз подставится, чтоб уж совсем?

Прозевал. Второй раз в голову пришлось. Скользнули по щеке пальцы. А следом, другие, правые, прямехонько в переносицу впечатались. И тут же — многорукое отродье! — в живот. В живот. В голову.

— Да бей ты его!

Бей. Убивай. Чтоб совсем. Чтоб не подняться с опилок. Ну же? Или слабо?

Чтобы раз и со всем покончить. Вылечить от подхваченной в Индии тоски.

Перед глазами плывет и все красное какое-то, кровью мазанное-перемазанное. Осклабились шакалы, заплясали кости на поясе Кали. Завыли тхаги.

— Ты мой, — повторяет богиня, и тысячи черепов у ног ее соглашаются.

— Нет!

Что нет? Где? Персиваль не там. Персиваль здесь. Вокруг орут-свистят. Нодди показыват, что падать надо. Падать?! Нет уж, Перси сам не станет… Перси должен… дотянется.

Дотянулся. Не в челюсть — в гранитную глыбину ударил.

А итальяшка, сжав голову Перси руками, толкнул вниз, вскидывая навстречу колено…

Гудело. Чуть потряхивало и щипало, не больно, но как-то очень уж мерзопакостно. И Перси хотело было глянуть, чего это такое щиплется, но не сумел открыть глаз.

Следом пришла мысль, что все это странновато и что, верно, итальяшка тот крепенько приложил коленом об лоб, если сейчас ничего не болит, но чувство такое, как будто бы Перси выпотрошили. И вторая мысль — а не случилось ли в печальный дом от такого удара попасть? Или куда подальше, в тот мир, где к Персивалю совсем иные счеты. Тут Перси перепугался и со страху дернулся, сел — только по плечам захрустело да треснуло чего-то, а знакомый голос сказал:

— В вашем состоянии рекомендуется лежать.

Ну тут веки, наконец, разошлись, а по глазам резануло светом.

— Ложитесь. Умоляю, хотя бы сейчас сделайте то, что говорю.

— Где я? — спросил Перси, уставившись на потолок. Потолок был высокий и вяло качался, а вместе с ним качалась и блестящая штуковина, свисающая с балки. Штуковина была интересной. На нетопыриный скелет похожа, только железная.

— Вы в мастерской. Прошу прощения, но я счел, что не стоит беспокоить ваших родственниц, и поэтому велел отнести вас сюда.

Дома. Точно дома. Как попал? А хрен его знает, но не станешь же у этого уродца клыкастого спрашивать. Дориан… только и слышно, Дориан то, Дориан это. Какой он Дориан. Мальчишка-Дорри в шерстяном костюмчике и волосики на пробор. Харя толстая, сытая, а в глазах ленца. У Дорри папашка — бакалейщик и леденцы в карманах, от которых пахнет так сладко, что думать ни о чем, кроме леденцов не выходит…

— Вам не следовало соглашаться на этот поединок, — клыкастый пересел так, чтобы Перси было видно. Можно подумать, много удовольствия на него пялиться.

С другой стороны — всяко больше, чем на ту, о которой Персиваль давно и тщетно пытался забыть.

— Учить будешь?

— Лечить буду. Лежи.

А гудеть-то продолжает. И дергает. И щиплет все сильнее. И еще лежит Персиваль в воде, изрядно пованивающей тухлыми яйцами, а ноги задранные на железной приступочке покоятся. Пальцы мерзнут, а пятки чешутся.

— Куда ты меня засунул? — все-таки челюсть чутка побаливала. Но зубы вроде все на месте. А носом не дышится. Опять поломали?

— Гальванизационная капсула. Снимает отеки, ускоряет рассасывание гематом и…

Персиваль, кое-как опершись на бортики, все же сел. Головой трясти поостерегся, но лицо ощупал онемелыми пальцами. Так и есть, нос поломали. А левая бровь кровью набрякла, вздулась жирной гусеницей.

— Дело, конечно, твое, но я рекомендовал бы лечь.

Тетки ругаться станут. Потом плакать. А потом замолчат, как обычно, когда Перси чего-то не того делал и не знал, чего именно. Надо было в колониях оставаться…

Нельзя было там оставаться.

Ванна фыркала и пускала пузыри, гудели трубки, к ней прикрученные, а щипала сама вода. Грудь и руки опоясали широкие ленты мягкой ткани, с которых свисали проводки. Ленты застегивались на блестящие пряжки и были затянуты до того туго, что дышать мешали.

— Сними.

— Больно будет, — предупредил вампир, но с места сдвинулся. Завозился, пытаясь справиться с пряжкой, но одной рукой выходило плохо. Вторую же, запакованную в грязноватую перчатку, Дориан прижимал к груди.

Интересно, а куда этот благопристойный вляпаться умудрился?

В голове, медленно, но верно наполнявшейся гулом, родилась мысль.

— Слушай, — Перси стряхнул с руки ленту, которая шлепнулась в воду и утонула. — Давай так, ты помогаешь мне, а я тебе.

— И чем же, позволь узнать, ты мне поможешь? — со второй пряжкой Дориан справился ловчее, а третью, которая на груди, так и вовсе расстегнул одним прикосновением. — Аппарат не сломай.

Из аппарата, слабо хрустнувшего, Перси вывалился. И встав на карачки, замычал — боль вернулась вся и сразу. Ребра… голова… живот… спина, чтоб ее!

— Я предупреждал, — спокойно заметил Дориан. — На, вытрись.

Вытираться не было сил, и Перси просто закрутился в простыню и сел, прислонившись к занозистому боку ящика. Настолько хреново ему даже в тот раз не было.

— Ты выглядишь жалко, — вампир, устроившись в кресле, баюкал раненую руку. Судя по скрученным пальцам и тому, как Дорри ее держал, досталось ему крепко.

— На себя посмотри, — буркнул Перси. — Следил за мной, да?

— Ни в коей мере. Случайность, одна из тех, что управляют миром.

Трепло. Как новый офицеришка, из-за которого Перси пришлось домой вернуться. Чешет-чешет языком, улыбается, в глаза глядя, а потом с такой же вот улыбочкой и петлю на шею накидывает, чтобы с извиненьицами колоду из-под ног выбить.

— Признаться, я испугался, что он убьет тебя, — сказал Дорри.

— Чего пугаться? Радовался бы.

Он пожал плечами с таким видом, что сразу стало ясно — глупость ты, старина Перси, сморозил.

Сидеть под влажной простыней становилось холодновато. И чем дальше, тем больше постреливало в спину, предупреждая, что вот-вот и конкретно прихватит.

Следующий вопрос Дорри озадачил:

— Тебе он не показался странным?

— Кто?

— Твой соперник. Он… — сложенные щепотью пальцы уперлись в лоб. — Он как будто бы… вот не знаю, как объяснить!

— Скотина он, — разрешил сомнения Персиваль. — Бычок итальянский. А от этих итальяшек всего ждать можно. Они, если разобраться, то и не люди вовсе! Паписты…

— Точно!

Клыкастый от волнения даже вскочил и, забывшись, шандарахнулся рукой о стояк. Зашипел, ругнулся, но без души, и сказал:

— Не человек! Он двигался не как человек.

Как хануман, присланный по душу упрямого беглеца. Не то напоминанием, не то предупреждением. Сдайся, Персиваль, по-хорошему, все равно ведь проиграешь. Да и кто ты таков, чтоб с богами сражаться?