Будущая вдова генерала? (СИ) - Риш Мартиша Страница 17

- Добрый день! - обозначила я свое появление, чтобы пройти и не столкнуться ненароком с горячим ковшом или сковородой. Зря я так громко. Надо было прокашляться, что ли. Напугала, подкравшись со спины. Со звоном на пол грохнулась черепаха и скрылась под тумбой. Уставились на меня во все глаза, смотрят так, будто бы меньше всего хотели увидеть здесь постояльца. А антураж тогда для чего? Ну не только же для обслуги.

- Эйтэм, вы ещё с нами?

- Ну, да. Простите, если помешала.

- Что вы, конечно же нет. Мы готовили специальное блюдо по случаю вашего ухода в... Целый котел. Теперь не важно. Лепестки незабудок пропали напрасно. Как вы себя ощущаете?

- Просто прекрасно! Спасибо за ужин. Правда, горничная сказала, что мои вещи приняли за мусор и вынесли на помойку.

- Что вы, разве такое возможно? Все в кладовой, ждало, так сказать, своего часа.

- Вернёте?

- Разумеется. С вами точно все хорошо?

- Абсолютно! - повар со вздохом покосился на котел.

- Сию секунду, вам все принесут. Лимонад? Сок? Что подать к завтраку? Суфле из козьего сыра? Икру как вчера? Маринованного лосося с овощами? Быть может черничный пирог? Вы предпочтете откушать у себя в комнатах или в беседке?

- Ящик верните! На завтрак все, что угодно! И где угодно! Хоть рагу из свежей папайи на крыше! Ещё раз у меня сопрут вещи, и я вам голову отверну всем своими собственными руками! Забалтывать меня будут! Хам!

Для верности я стукнула пяткой по голому полу, вышло пребольно, надо сказать. Так что лицо само собою скривилось в оскале. Кухня пришла в движение вся. Котел позабыт, я даже в него заглянула. Гадость какая-то в присыпке из сушеных цветов. Тот повар, с которым я говорила, опрометью выбросился в заднюю дверь, остальные разбежались по всем углам как стайка мышей. Режут, шинкуют, мажут, взбивают, жарят, выскребают косточки из экзотических фруктов. Главное, чтоб тот первый повар не смылся вместе с моим ящиком, зачем-то же они его прихватили? Не просто так взяли. А нет, вбежал в противоположную дверь. При виде ящика в чужих руках, сердце дрогнуло. Мое сокровище! Выдрала чуть не с пальцами, заглянула в узкую шёлочку, вроде бы все на месте, но толком пока не видно.

- Если хоть что-то пропало!

- Мне готовиться к казни, я понял и готов принять смерть от благородной руки сиятельный эйтэм.

- Не вам одному! Всем соучастникам, начиная от горничной!

- Р-разрешите проводить вас в беседку. Там очень красиво и поют птички, наводят умиротворение на усталую душу. Смиряют с краткостью удовольствий.

- Хорошо.

Тропка мягкая, как ковер, ведёт наружу прямо из кухни. Вся поросла фиолетовым мхом, и он ничуть не утоптан. Беседка кружевная, то ли пластик, а может, и резной камень, хотя, вряд ли конечно. Кто бы стал делать такую красоту из настоящего материала, а не синтетической однодневки. Огромная бабочка сидит на подушечке хризантемы, тепло и безветренно. Куда ни бросишь взгляд - буйство красок и россыпь цветов, в утренней росе, словно в стразах.

Я наколола ногу камешком на ступени, так что чуть не упала от резкой пронзающей боли. Ящик в руках подпрыгнул, осуждающе качнулись фигурки слонов.

- А обувь мне обещали, когда ее принесут?

- Сию минуту, вас обеспечат всем необходимым. Я распоряжусь. Мы просто не имели надежды застать вас сегодня.

- А зря!

Столик выглядит совсем настоящим, сделанным из натурального камня. Зелёный малахит жилками повторяет стебли травы и цветы, а по краям отчётливо видны силуэты небольших птичек. Я опустила свою ношу прямо посередине столешницы. Фотографии тут, формочка для ключа, фанерка и пухлый конверт так ещё и не раскрытый.

- Я могу идти?

- Скатертью дорога. Вам повезло, все на месте.

- Счастлив, что все разрешилось! Меня ещё никто не обвинял в воровстве, Эйтэм, - раскланялся, разулыбался.

Интересно, слоны им, что ли, так приглянулись? Может, подарить, не тащить с собой? Ну уж нет, сдам в камеру хранения, с ними точно не полечу, таможня завернет.

Сначала письмо, потом буду думать.

Руки коснулись конверта из тонкой старой бумаги, он заклеен, и я на секунду замялась, стесняюсь нарушить покой чужих записей. Подковырнула клапан ногтем, клей не поддался, пришлось открывать с краю. Варварство, но что поделать. А внутри ещё один обычный советский конверт, только без марки и пара вырезок из газет, одна даже вроде как из журнала, ещё страничка из книги. На вырезках упоминания бельгийской фамилии. История какой-то семьи скульпторов. Ничего особенно необычного, унылая констатация фактов, выдернутая из околонаучных статей. На странице энциклопедии описание убранства некой ратуши, пробежала его насквозь по диагонали. И снова глаз выцепляет фамилию скульптора – Айза. Скульптор, реставратор, гражданин Бельгии. Жил и творил там же перед Второй мировой. Наследников не оставил. Все творения хранятся по разным музеям. Игра с текстурой готовых изделий. И к чему мне это вот все? Грабь музей, доченька, ключ я добыл? Точнее слепок ключа. Да нет, если верить статьям, скульптор в Швейцарии даже не жил. И его работ там вроде бы нет.

- Прекрасная Эйтэм! Разрешите расставить на столе завтрак для несравненной.

- Так и поседеть можно! Не подкрадывайтесь ко мне со спины! Я даже шагов не слышала! Куда-нибудь туда положите, - ткнула я пальцем в противоположную от себя сторону, совершенно не глядя.

- Мы прицепим бубенчики к форме! Клянусь!

- Ага.

Конверт советской эпохи не запечатан. Герб смотрится нарочито ярким, а буквы в графе отправителя вовсе затерты. Хоть бы они сохранились на тексте, внутри конверта.

С удивлением для себя обнаружила внутри аккуратно сложенный лист плотной небеленой бумаги. В такую обычно заворачивают покупки: посуду, стекло и прочие хрупкие вещи.

Развернула. Аккуратные буквы, выведены твердой рукой, похоже, что перьевой ручкой писалось. Почерк разборчив и ясен. Текст идёт сплошь на русском.

"Дорогая Эльжбета,

я пишу письмо в робкой надежде, что ты уже появилась на свет. Кто ты? Похожа ли на меня, свою прабабушку? Знаешь ли свой родной язык, нет, вовсе не русский, совсем даже не его. Это мое завещание, а твое наследство. Старая сказка, легенда нашей с тобой семьи. Отец заставил вызубрить меня её ещё на французском. Он смог позаботится о вещах, а о себе позабыл. И о моей мамочке тоже. Выжила я одна. Но мне, русской девочке Ане Москвиной, комсомолке, колхознице, матери и жене, до Швейцарии не добраться. Была бы одна, может, и рискнула бы. А теперь, уже слишком поздно пытаться выскользнуть из приютившей меня огромной страны. Оно и лучше, наверное. Незачем что-то менять, когда жизнь устроилась и течет накатанной дорогой. А вот у тебя есть немалые шансы забрать себе все, что причитается по закону. Я верю, что впереди нас действительно ждут счастливые времена, и ты обязательно родишься, а мой сын сможет дать тебе нужное имя. Теперь по порядку.

Тридцать девятый год. Предвоенное время. Бельгия. Мы жили в особняке, у папочки была своя мастерская, он много работал, творил, как теперь говорят. Мамочка шила изредка платья себе и мне, очень похожие на ее собственные. Пустое, я снова отхожу от мысли, слишком хочется поделиться сокровенным, пусть и только в письме, не лично. Богатства он скрыл в Швейцарии, сам туда ездил. Костяной фарфор - китайские вазы, - мама их паковала. Статуи из мрамора, перстни и серьги, высокая Опись у тебя есть, она, правда, на шведском. Я его совершенно не знаю, а на память ребенка сложно вполне полагаться. Пишу о том, что точно там есть.

Он спрятал все ценное, в преддверии войны. А вот нас уже не успел или посчитал, что его имя, его искусство спасут, закроют от всех бед и несчастий. Не знаю.

Донос. Нас объявили выкрестами. Правда или нет, я не знаю. По религии мы числились лютеранами, а кем были на самом деле, мне неизвестно. Может и вправду какой-то предок был родом из Сиона. Это сейчас не важно, да уже и не узнать наверняка. Папу увели сразу. Мы с мамой остались в участке. Кругом фашисты, немецкий говор, форма, орёл этот, свастика. А дальше, можно я не буду об этом писать? Грязь и смерть описывать так сложно, да и тебе ни к чему. Мамы не стало. Мне было уже девять лет. Женщина, русская, строгая, тощая, как и мы все там, в концлагере, пожалела меня. Начала утешать, привязалась, стала звать дочкой. Да и я жалась к ней, искала спасения рядом. Выжили, дождались победы. Какое счастье было - не представляешь! Мне десять. Центр Европы, кругом руины, а я живая! Из всех вещей только эти бумага, крестик, ключ на шее и одно довоенное фото. Куда пойти? В Бельгию? Страшно. Вдруг опять все случится, а я буду одна. Ребенком была, что взять с глупых мыслей. Взрослые много кто боялся, что уж обо мне тогда говорить. К тому моменту я уже вовсю общалась на русском.