Что предназначено тебе… Книга вторая - Нэйса Соот'Хэссе Страница 17

и в портах. О скоттах и говорить нечего… они сразу же заняли выгодное положение в политической системе, и многие из них работали в полиции. В результате мы столкнулись с тем, что все пути к успеху были уже заняты. У нас не было ни образования, ни профессиональной квалификации. Даже в церковной иерархии всё уже заняли сицилийцы. Если первая волна корсиканцев готова была довольствоваться жизнью в нищете, что касалось и работы, и проживания, то их дети, родившиеся на Альбионе, готовы были на всё, чтобы вырваться из гетто. Не имея легальных возможностей добиться успеха, они, конечно же, вставали на преступный путь. Мафия? О ней много говорят, но, скорее, это подлинное товарищество, состояние духа, свод правил поведения, позволившие нам объединиться. Любой имеет право стать кем-то. А законы только мешают свободному предпринимательству, вот и всё.

— Ты хорошо говоришь. Но я тоже родился в бедном квартале в Палермо, и вот тебе немного цифр: за первый год моей работы в полиции в городе было совершено двести убийств. Только семь из них были раскрыты, и виновные осуждены. Когда я перебрался в Сардинию, криминальная статистика насчитала триста шестьдесят семь — триста шестьдесят семь людей, убитых за год, Доминико. И те, чьи трупы не нашли, не входят в их число. Из них сто двадцать девять так и остались нераскрыты. А из числа арестованных тридцать семь были оправданы, тридцать девять осуждены на тюремное заключение, шестнадцать покончили с собой, а одиннадцать стали жертвами отмщения. Что ты об этом скажешь? Они все — стали кем-то, так? Трупами в реке?

— Скажу, что в Сардинии полиция работает ещё куда ни шло, зато прокуратура — дерьмо. Твои слова только подтверждают то, о чём я говорю. Аргайлы взяли на себя контроль за соблюдением закона на Альбионе — но им плевать, если друг друга убивает «корсиканское дерьмо». Чтобы не стать трупом в реке — надо уметь вести войну. Когда я выбрался с Манахаты с полными мешками плациуса, оказалось, что всё — весь мой труд — не значит ничего. Треть населения станции составляли корсы, примерно столько же — ирландцы, ещё двадцать процентов — шотландцы, и двенадцать — краснокожие. Но мы все — все, Стефано! — были для них дерьмом. Чтобы продавать то, что я добыл непосильным трудом, я должен был идти к шотландцам на поклон.

— И ты решил, что это не для тебя?

— Конечно, нет. Они заключили соглашение с кочевниками, не я. Я не собирался отдавать всё, что заработал, и снова сидеть в нищете. И знаешь что? Когда продажу плациуса запретили окончательно — это же был «запрещённый лекарственный препарат» — это оказалось только на руку мне.

— Скажешь, что ты лучше шотландцев? Разве ты не отбираешь людей точно так же, по цвету волос?

— Естественно, — фыркнул Доминико, — каждый босс выбирает себе помощников и охрану из своей общины. Каждый хочет окружить себя людьми, которым доверяет, кто вырос в том же квартале, что и ты.

— Доминико… — устало произнёс Стефано, — зачем тебе это всё? Ты уже заработал достаточно, чтобы не голодать.

Доминико поднял брови и тут же поморщился, когда левую, надорванную, обожгла боль.

— Когда я прибыл на станцию, здесь не было ничего. Только гостиница, склёпанная из ржавых алюминиевых листов, почта, бордель, тюрьма и множество лавочек, где втридорога продавали переселенцам необходимое для жизни добро. Несколько забегаловок с отвратительной шотландской едой, и в порту — четыре корабля. Экипажи бросили их, отправившись на поиски плациуса, и три из них превратились в склады. Ещё в одном расположились мэрия и дворец правосудия — два в одном. На юте проходил суд, в каюте капитана совещались присяжные, а трюм служил тюрьмой. В полубаке расположилась городская больница. Зато виселица стояла прямо на улице. Четыре пятых города состояло из временных домишек. Люди сколачивали здесь громадные состояния, но никто и не думал остаться здесь насовсем. Оглядись по сторонам теперь, — Доминико провёл в воздухе здоровой рукой, — таких небоскрёбов не было даже на Земле. У нас есть опера, и почти что у каждого в доме — водопровод. Может похвастаться этим Альбион или Сартен?

Стефано промолчал.

— Я никогда не уеду отсюда, — продолжил Доминико, — пусть Аргайлы думают что угодно. Этот город — мой. Я построил его.

— Ты не сможешь противостоять всем.

— Мы ведём переговоры с Тумули ди Сеполтура, Ло Стретто, Карита Фратерна, Ке Фиорише, Нуова Венециа, Пьетра Росса и Нелла Степпа. Почти все они с радостью присоединятся к нам.

— Ты сошёл с ума.

Доминико пожал плечами и снова уставился в окно.

— Не понимаю, чего ты хочешь добиться, — продолжил Стефано, — новой гражданской войны?

— Если и так — то до неё ещё далеко.

Доминико помолчал и уже тише, как-то даже устало, продолжил:

— Оглядись по сторонам, — сказал он. — Капитул, где никто давно уже не помнит об омерте, где брат идёт против брата войной. Шотландцы, которые с каждым годом всё сильнее превращаются в англичан. Полиция, которая не может ничего. Богатый выбор, да?

— Ты знаешь, на какой я стороне.

Доминико бросил на него быстрый взгляд.

— А я не выбираю сторон. Когда жизнь прижимает меня к стене, я беру всё на себя. Я сам становлюсь новой стороной. Я пытался договориться с Аргайлами — ты знаешь, к чему это привело.

Стефано покачал головой, но отвечать не стал. Опустил руку и провёл кончиками пальцев по опухшей щеке.

— Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь ещё.

Доминико вздрогнул и затравленно посмотрел на него.

— Тогда сделай так, чтобы эти ублюдки больше не ходили по земле, — охрипшим голосом произнёс он.

Стефано не ответил. Наклонился и поцеловал разбитые губы.

Какое-то время Доминико не отвечал — но легко впустил его в себя и через несколько секунд оплёл шею Стефано рукой.

— Не уходи, — попросил он, когда поцелуй подошёл к концу, — посиди со мной.

Стефано кивнул.

— Почитай мне что-нибудь. Там, на тумбочке — Кассандра принесла какой-то роман.

Стефано взял в руки книгу и принялся читать.

8

— Размышляя сам с собою, любезные дамы, сколь великими и совершенными были те божественные и возвышенные умы, которые как в древние, так и в новейшие времена сочинили всевозможные повести, при чтении коих вы вкушаете