Цветок забвения - Мари Явь Страница 18

— Запечатаны? — предположило Дитя, и я задумалась.

Старец? Его работа?

— Это не амнезия. — Император опять положил руку в центр моей груди. — И я не уверен, что это какая-то техника.

— Это можно легко проверить, отправившись в твой храм, — проговорила я, поднимаясь, но без особого энтузиазма. — Так или иначе.

— Проверь, конечно. Но только не пытайся судить отступника без меня, — попросил император.

— А-а, в этом мире всё так перепуталось. Дитя воюет. Калека и Старец используют техники Дев. Такими темпами из меня выйдет хороший судья.

ГЛАВА 4

Сопровождаемая свитой я изо всех сил обмахивалась веером, чем лишь сильнее себя выматывала. Просто смешно. Вместо того чтобы оправдывать одним видом могущество нашего клана, я была олицетворением абсолютного бессилия. Всему виной десять лет заточения? Зной? А может то, что со мной сделал Датэ, или Старец, или ещё кто — не знаю, но я была рада добраться до храма уже просто потому, что могла скрыться в нём от жары и пытливых взглядов.

Вход в него тоже охраняли женщины-гвардейцы, и они открыли для меня двери прежде, чем я успела выдумать хоть какую-нибудь причину, по которой меня могли бы пустить внутрь. Переступая порог, за которым гнёт мощной техники добавился к гнёту платья на мне, я заметила улыбки на лицах женщин.

Они даже не попросили меня держаться от пленника подальше. Но когда двери закрылись за моей спиной, я услышала перешёптывания и поняла, почему именно.

— Надо было сказать ей соблюдать дистанцию.

— Зачем? Он явно не в её вкусе.

Они захихикали.

— Да, но я не в том смысле.

— Ни в каком другом смысле для неё этот красавчик не опасен.

Что? Мужская красота? Какой нелепый оксюморон.

Осмотревшись, я пошла вглубь залы, где у статуй четырёх основателей, как главное божество, а не последний грешник, сидел мужчина. Его руки были скованны за спиной, голова низко опущена. Было так странно видеть его настолько смирным.

Остановившись совсем рядом, я подняла руки к поясу платья и медленно его развязала. Да, реши те женщины подглядеть, они бы тут же поменяли своё мнение по поводу моих вкусов, при том что никаких вкусов не было вообще.

Шорох одежды разбудил мужчину, когда я присела перед ним с широкой лентой в руках. Он успел мимолётно взглянуть на меня, прежде чем я завязала ему глаза.

— Что… что ты делаешь? — Поразительно, но в его голосе звучал вовсе не страх. Не скажу, что именно, но нечто страху противоположное.

Отстранив руки, я долго рассматривала его лицо. Запёкшаяся кровь на разбитой губе. Колючесть на подбородке. Мне захотелось дотронуться до неё, хотя я знала, что отдёрну ладонь секундой позже.

Поэтому, вместо того, чтобы тянуть к нему руки, я выпрямилась и избавилась, наконец, от убивающего меня наряда. Я оставила лишь веер в руке, за которым в случае чего никак не спрячешься и уж точно не будешь использовать как оружие.

Сев в облако ткани, я решила узнать:

— А ты как думаешь, Старик?

— Ты разделась? — Его дыхание потяжелело. — Ты что… опять голая?

— Это же храм.

— Вот именно!

Я постучала веером по подбородку, раздумывая. Неужели разоблачаться перед божествами, показывая тем самым свою полную открытость и телесную ничтожность, не входит в обычаи у Старцев? Зато они охотно раздеваются в домах Утешений, ха.

— Здесь так жарко, — оправдалась я.

— Да уж, это точно, чёрт возьми.

— Но ведь ты с юга, — «догадалась» я, хотя речь явно шла не о температуре. — Для того, кто жил в пустыне, подобное — пустяк.

— И всё же… может, ты и меня тоже разденешь? Раз уж мы в храме, — предложил он хриплым шёпотом, и я улыбнулась.

— А хочешь, я тебя ещё и освобожу по такому поводу?

— Нет. Теперь нет.

— Тогда как насчёт того, чтобы просидеть здесь скованным и с завязанными глазами десять лет? Когда Дитя будет судить тебя, я скажу своё слово, и даже оно согласится, что при всём своём опыте не смогло бы придумать более подходящее наказание для такого вора и отступника.

Он облизал разбитую губу и сверкнул улыбкой.

— Забавно, что меня будет судить такой же вор и отступник.

Я недовольно нахмурилась.

— Может, тебе ещё и рот завязать?

— Он украл мои заслуги, — сказал Старец. — Это я спас тебя, но все чествуют его, как героя, просто потому что он рассказал всем то, что нужно держать в тайне. Потому что в этом весь смысл твоей защиты. Прятать тебя и убивать всех, кто о тебе узнавал. Он предложил тебе иной, более привлекательный вариант безопасности? Слава, вседозволенность, жизнь во дворце… Этим он заслужил твоё доверие? Я до последнего не хотел верить в то, что в глубине души ты такая же женщина, как и все остальные.

— Ну тебе же позволено быть таким же мужчиной, как и все остальные, — ответила я, подаваясь вперёд. — Даже сейчас, разве ты думаешь о чём-то кроме удовлетворения своей жадной сути? И думал ли ты о чём-то кроме, когда впервые меня увидел? Тобой двигало именно благородство? Скажи, что это было, Старик? Спасение или всё же похищение?

Он дёрнулся просто от того, что почувствовал моё дыхание на коже. Как будто в этом храме сила не просто возвращалась ко мне — возрастала. Хотя, конечно, ничего подобного.

— Спасение, если сравнивать с тем, что сделал с вами Датэ, — ответил он.

— Но похищение, если сравнивать с тем, как обычно с женщинами вёл себя ты? — закончила я. — Ты не должен нами прельщаться.

— Ты тоже.

— Я? Причём тут…

— Я тут только о тебе и слышу. Горничные, придворные дамы, стражницы — все говорят о твоих "талантах"… Ты так быстро успела прославиться. Вот только не тем, чем обычно славятся Девы, а тем, чем заниматься вообще не должны! — выдал он с необъяснимой злостью. — Какого чёрта ты тут всех ублажаешь направо и налево?

— Что? Убла…

— Теперь здесь каждая потасканная девка думает о том, каково это — кончить от одного прикосновения!

— "Кончить"?

— Молчи, — выдохнул он, и я поняла:

— Да ты больше остальных об этом думаешь.

— Боги…

— Какой ты религиозный.

— Ты даже не представляешь.

Он сказал это так серьёзно, что я невольно обратила взгляд к статуям. Калека с завязанными глазами. Дева со слезой, которую не собиралась стирать. Дитя с фруктом в руке — аллегорией на тот самый плод, из которого родилась Дева. Старец, а может, старуха — тощий, морщинистый человек с каллиграфической