Лорен Оливер - Делириум Страница 19

А потом случилось чудо, кто-то подал голос из задних рядов патруля:

— Можешь ее не пробивать, Джерри. Я узнал девчонку. Она ходит в мой магазин. Живет на Камберленд, сто семьдесят два.

Джерри поворачивается кругом и в процессе поворота опускает фонарик. Мне удается проморгаться, и яркие точки перестают плавать у меня перед глазами. Я смутно узнаю некоторых регуляторов. Вон та женщина работает в химчистке, она целыми днями стоит в дверном проеме, жует жевательную резинку и периодически сплевывает ее на улицу. Еще узнаю мужчину, который служит в дорожной полиции в центре города неподалеку от магистрали Франклина — это один из немногих районов в Портленде, где достаточно машин, чтобы оправдать присутствие дорожной полиции. Еще один парень забирает мусор от нашего дома. И наконец, позади всех — Дэв Ховард, владелец «Квикмарта» на моей улице.

Вообще-то все, чем мы питаемся, а это по большей части консервы, паста и мясная нарезка, приносит домой дядя из своего комбинированного гастронома «Стоп-энд-сейв», который находится аж на Манджой-хилл. Но временами, если у нас вдруг не оказывается туалетной бумаги или молока, я бегаю в «Квикмарт». От этого мистера Ховарда у меня всегда мурашки по коже. Он тощий, как скелет, а его черные глазки под полуприкрытыми веками почему-то напоминают мне крысиные. Но сегодня я готова броситься к нему с объятиями. Я даже не подозревала, что он знает мое имя. Он никогда со мной не разговаривал, только пробьет чек, потом спросит: «Это все на сегодня?» — и сверкнет черными глазками из-под тяжелых век. Надо будет поблагодарить его при следующей встрече.

Джерри колеблется долю секунды, но я замечаю, что остальным регуляторам все это уже надоело, им хочется продолжить патрулирование и арестовать какого-нибудь настоящего нарушителя.

Джерри, видимо, тоже это почувствовал — он резко мотает головой в мою сторону:

— Отдай ей удостоверение.

От облегчения мне хочется смеяться. Я стараюсь сохранять серьезное выражение лица и засовываю удостоверение обратно в бумажник. Руки хоть и слабо, но дрожат. Странно, но в присутствии регуляторов они всегда дрожат. Даже когда регуляторы ведут себя относительно мирно, в голову все равно лезут всякие плохие истории о рейдах, избиениях и засадах.

— Просто соблюдай осторожность, — говорит Джерри, после того как я убираю бумажник в карман. — Постарайся вернуться домой до комендантского часа.

И он снова направляет фонарик мне в глаза. Я закрываюсь рукой и щурюсь.

— Ты же не хочешь, чтобы у тебя были неприятности.

Джерри произносит это мягко, но в какой-то момент мне кажется, что за его мягкостью таится что-то жесткое, злое и агрессивное. А потом я убеждаю себя в том, что у меня всего-навсего паранойя. Не важно, как ведут себя регуляторы; что бы они ни делали, они делают это для нашей защиты и ради нашего же блага.

Регуляторы идут дальше, они обходят меня с боков, и на несколько секунд я оказываюсь в потоке из твердых плеч и курток из грубой ткани, запахов незнакомого одеколона и пота. Вокруг меня снова оживают и глохнут переносные рации. Я слышу обрывки фраз: «Маркет-стрит, девушка и парень, возможно, инфицированы, запрещенная музыка на Сент-Лоуренс, похоже, кто-то танцует…» Плечи и локти регуляторов толкают меня из стороны в сторону, наконец они уходят, как будто выплюнув меня из своей группы, и я остаюсь на улице одна.

Я выжидаю, пока не стихает треск раций и топот шагов по тротуару, и только потом еду дальше. Меня снова переполняет ощущение счастья и свободы. Мне не верится, что удалось с такой легкостью выбраться из дома. Я никогда не думала, что смогу соврать тете. Я вообще не думала, что умею врать! А когда до меня доходит, что я едва избежала ареста и многочасового допроса с пристрастием, мне хочется прыгать и выбрасывать кулаки вверх. Сегодня вечером весь мир на моей стороне. И до Глухой бухты всего несколько минут пути. Я думаю о том, как съеду вниз по травянистому склону и увижу Алекса в ослепительных лучах заходящего солнца… Думаю об одном-единственном слове, которое он прошептал мне на ухо… «Серый». И мое сердце начинает учащенно колотиться в груди.

Я описываю по Бакстер последнюю дугу до Глухой бухты и резко торможу. Многоэтажные здания остаются у меня за спиной, их сменяют редкие лачуги по обе стороны разбитой дороги, а за лачугами начинается короткий, заросший высокой травой спуск в бухту. Поверхность воды в ней похожа на огромное, отражающее розовые и золотые краски неба зеркало. Я делаю последний поворот, и в этот единственный потрясающий момент солнце, словно по золотой дуге, уходит за горизонт. Оно дарит миру свои последние мерцающие лучи, разбивает черную гладь воды и уходит, тонет, унося с собой розовые, красные и лиловые переливы неба. Все цвета в одно мгновение тускнеют, и остается только темнота.

Алекс был прав. Это был потрясающий закат, один из самых прекрасных в моей жизни.

Какое-то время я не могу двинуться с места и просто стою, тяжело дышу и смотрю. А потом меня постепенно охватывает оцепенение. Уже слишком поздно. Регуляторы, наверное, ошиблись со временем, и сейчас уже больше, чем восемь тридцать. Даже если Алекс решил подождать меня где-то на берегу бухты, уже ничто не поможет мне найти его и вернуться домой до наступления комендантского часа.

В глазах у меня начинает щипать, и мир вокруг как будто расплывается. На секунду мне кажется, что я плачу. Это так страшно, что я забываю обо всем на свете. Забываю о своей неудаче, об Алексе, о том, как я думала о его волосах — как в них медью будут сверкать лучи уходящего солнца. Я даже вспомнить не могу, когда последний раз плакала, так давно это было. Я вытираю глаза тыльной стороной ладони, и мир вокруг снова приобретает четкость. Просто пот, понимаю я, и мне сразу становится легче. Я вспотела, и пот попал мне в глаза. И все же неприятное, тяжелое ощущение не желает покидать мой желудок.

Так и не сойдя с велосипеда, я стою еще какое-то время и крепко сжимаю руль. Наконец мне становится немного лучше. Какая-то часть меня хочет, чтобы я на все махнула рукой и слетела по склону вниз к воде, и плевать на комендантский час, пошли они подальше, эти регуляторы, пошли они все подальше. Но я не могу. Не смогла бы. Не смогу никогда. У меня нет выбора. Я должна вернуться домой.

Я неуклюже разворачиваю велосипед на сто восемьдесят градусов и начинаю обратный путь вверх по улице. Теперь, когда адреналин и возбуждение схлынули, ноги у меня стали тяжелыми, словно свинцом налились, и я начинаю пыхтеть, не проехав и полмили. На этот раз я соблюдаю осторожность и прислушиваюсь, чтобы не упустить приближение регуляторов или полиции.