Карина Демина - Серые земли-2 (СИ) Страница 19

— Ой, маменька… ой, родная… — выли девки, и подвывали им кобели…

— Извольте объясниться! — рык офицера, который окончательно перестал понимать, что вокруг происходит, заставил и кобелей, и девок примолкнуть. Но вот вдовица оказалась к оному рыку нечувствительная.

— Известно, что… этот, с позволения сказать, господин, собирается залезть под юбку вашей жене…

Упомянутая жена охнула и вновь попыталась было лишиться чувств.

— Исключительно в интересах короны… — сказал улан и сразу понял, насколько был не прав…

…поезд продолжил движение спустя четверть часа. На память об этое встрече у улана остались сломанный нос, подбитый глаз и тихая ненависть к студиозусам…

В тамбуре грохотало, сквозило и еще пахло преомерзительно, не то железом раскаленным, не то деревенским туалетом, а может, и тем, и другим.

Себастьян стоял, прислонившись лбом к двери.

Вагон трясло, и дверь, и Сигизмундуса, выглядевшего донельзя опечаленным. Нюсе аж совестно сделалось, хоть бы и не видела она за собою вины.

— Пирожку хотитя? — спросила она, не зная, как еще завести беседу.

— Хочу, — Сигизмундус и руку протянул, правда, пирожок принявши, жевал его без охоты, будто бы скрозь силу.

И Нюсе еще подумалось, что зазря она того дня всех товарок пирожками мамкиными потчевала. Небось, следовало б приберечь… мамкины‑то пирожки — не чета местечковым, на прогорклом масле печеным да с начинкою неясною. Даже полежавши денек — другой вкусными были б…

…глядишь, и прикормила б жениха.

Верно мамка сказывала, что мужик, он дюже до еды охочий.

— Не спится? — Сигизмундус облизал пальцы, к которым привязался мерзкий запах.

Чувствовал он себя престранно.

Прежде, если женщины и глядели на него, то снисходительно или же с насмешечкой, а вот Нюся…

Себастьян вздохнул.

Не хватало еще роман завести дорожный… глазами Сигизмундуса Нюся была хороша, круглотела, круглолица и с пирожками, которые, следовало признать, на студиозуса воздействовали почти как зелье приворотное.

— Растрясли, — доверительно произнесла Нюся и потянулась, зевнула широко. — А я так неможу… как посну, так посну, а кто растрясет, то потом всю ночь и маюся…

Она повела плечами, и цветастая шаль с бахрамой соскользнула, обнажая и шею, и плечи.

Платье сие, прикупленное Нюсей на последнее ярмароке, втайне от тятьки, каковой бы подобного сраму не одобрил бы, являлось воплощением всех ее тайных девичьих грез.

Сшитое из блискучей хрусткой ткани, колеру ярко — красного, оно плотно облегало нестройный Нюсин стан, а на грудях и вовсе сходилось с немалым трудом.

Зато оная грудь в вырезе — а вырез был таким, что Нюся сама краснела, стоило взгляд опустить — гляделась впечатляюще.

Сигизмундус застыл.

И побледнел.

Впечатлился, наверное… а Нюся провела ручкою по кружевам, которые самолично нашивала, в три ряда, чтоб, значит, побогаче оно гляделось.

Ох, и разгневался бы тятька, когда б увидел дочку в этаком наряде… ему‑то что, небось, всей красоты — чуб салом намазать да портки перетянуть дедовым шитым поясом. Невдомек, что в нонешнем мире девке надобно не на лаве сидеть, семечки лузгая, а рухавою быть.

Предприимчивой.

Этое слово Нюся приняла вместе с платьем…

— Ох и тяжко мне, — доверительно произнесла она. А вагон, как нарочно, покачнулся, подпрыгнул, и Нюся весьма своевременно на ногах не устояла, покачнулась да прикачнулась к Сигизмундусу. — Ох и томно… в грудях все ломит…

Сигизмундус сглотнул.

— От тут, — Нюся похлопала рукою по груди, на которой самолично намалевала родинку угольком. Благо, на станции угля было вдоволь, хватило и на родинку, и брови подчернить, и ресницы смазать.

Небось, не хуже вышло, чем если б взяла тот, который ей с платьем всучить пыталися. Нашли дуру… за уголь полсребня платить.

— И сердце бухаеть…

Сердце и вправду бухало, не то от волнения, не то само по себе. И ладони Сигизмундуса вспотели. Неудобно ему было. Во — первых, девка оказалась тяжелою, куда тяжелей сумки с книгами, а во — вторых, к Сигизмундусовым костям она прижималась страстно, со всем своим нерастраченным девичьим пылом. И главное, вдавила в грязную стену, которую Сигизмундус ныне ощущал и спиною, и ребрами, и прочими частями тела.

— В — вы… — он сделал вялую попытку девицу отодвинуть. — В — вам… прилечь надобно…

— Экий вы… быстрый, — томно дыхнула чесноком Нюся.

Но предложение в целом ей понравилось.

— Я… — Сигизмундус почувствовал, что краснеет. — Я не в том смысле, чтобы… мы в том смысле недостаточно хорошо друг с другом знакомы… но если сердце… то прилечь надо бы… отдохнуть…

Вот, что значит, человек ученый… вежливый… небось, не только с упырями обходительный. Под локоток поддерживает, в глаза глядит, словеса красивые лепечет.

И к двери подталкивает, в вагон, значится.

В вагон Нюсе возвращаться не хотелось.

Во — первых, вагоне народу прорва, пусть и ночь глухая на дворе, но как знать, все ли спят? А ежели и спят, то проснутся… и ладно бы просто какие людишки, так ведь и сваха может. Она же Нюсе еще тем разом внушение делала, говорила долго, нудно про честь девичью и обязательства.

Во — вторых, Нюся не какая‑нибудь там бестолковая девка, которую заговорить можно. С мужиками, маменька говаривала, ухо востро держать надобно. Вот они тебе про любови сказки поют, а вот уже и сгинули… нет уж, Нюся своего счастия не упустит, хоть бы оное счастие и глядело на нее поверх очочков, с неизъяснимою печалью во взоре.

— Та не, — отмахнулася она и, нехотя, отступила.

Нечего мужика баловать.

Пущай смотрит. А как наглядится, всецело осознает, сколь хороша Нюся — а в платье этом, с голыми плечами, с мушкою на грудях она сама себе чудо до чего раскрасивою представлялась — тогда, глядишь, и заговорит серьезно.

— Здоровая я… — она шаль еще приспустила.

Пусть глядит, от погляду ущербу, чай, немашечки… эх, а глядишь, когда б хватила Нюсе окаянства платьице сие надеть да пройтися по веске гоголихою, тогда, может, и ехать никудашечки не надо было б. А что, небось, свои‑то, деревенские хлопцы, этакой красоты отродясь не видывали, разве что на городских барышнях, а на тех‑то не поглазеешь… да и чего глазеть?

Нюся сама видала.

Городские тощие все, заморенные.

Небось, толку от такой жены… ни корову не подоит, ни свиням не замешает…

— Бывало, с папенькой на сенокос пойдем… так он за день умается, а я — ничего. Взопрею маленько, да и только‑то… а вам случалося сено косить?