Марина Суржевская - Риверстейн Страница 2

А я уже на первом круге хриплю, как загнанная лошадь, тело ватное, не слушается.

Поспать бы… хорошо так, по-настоящему, а не вполглаза, тревожными урывками, как сплю я уже три месяца. Свернуться бы на теплом топчане, под пушистым одеялом, кошкой обернуться вокруг подушки, и спать, спать, спать… долго — долго и сладко-сладко, без тоски, сжимающей горло, без страха, без Зова…

Икры обожгло болью, и я вынырнула из мутной, затягивающей меня дремоты. Все-таки, я отстала, оказалась в хвосте, чем Гарпия и воспользовалась с радостью. Я мельком увидела замах и снова ноги вспыхнули от удара хлыста.

Даже зимой мы бегали в ботинках, и коротких штанах, по колено. Сверху- рубашки и меховые безрукавки на голове одинаковые черные шапочки. Но икры, икры почти голые, прикрытые только тонкими суконными носками… И получать по ним хлыстом было очень и очень болезненно. Тем более, получать по еще не зажившим и даже толком не затянувшимся вчерашним ранам. и позавчерашним. Да что там говорить, последнее время получала я по своим несчастным ногам постоянно. Если честно, на ногах у меня уже образовалась незаживающее кровавое месиво.

К тому же Гарпия вымачивала свой хлыст в соляном растворе.

Я заскулила, зная, что нельзя. Это было Правило. Плакать у нас запрещалось. наказания нужно было принимать стоически и смиренно, еще желательно с благодарностью. Но сегодня мне это решительно не удавалось.

Подсохшие коркой старые раны полопались, теплая кровь полилась в ботинки. Соль с хлыста разъедала кожу, тошнота муторно забурлила в пустом желудке, я судорожно задышала ртом, пытаясь ее прогнать.

— Не ныть!! — радостно заорала Гарпия, и снова мои ноги обвил хлыст. Боль, кажется, обожгла все нутро, я клацнула зубами, чуть не откусив язык и не устояв на подкосившихся ногах рухнула лицом на дорожку. даже сгруппироваться не успела. Из носа закапала кровь. Я равнодушно вытерла ее рукавом.

— Встать! Кому сказала! Бегом! Еще круг!

Я шатаясь встала на четвереньки, кое-как поднялась. Ладони ободраны, нос разбит, ноги болят нестерпимо.

— Бегооооммм!!!!

Гарпия с вытаращенными глазами снова замахнулась. Этого удара я уже почти не почувствовала, как ни странно. Шатаясь, заковыляла по дорожке. Бегом это, конечно, трудно назвать, но хоть так. У меня появились серьезные опасения, что если упаду снова, Гарпия оторвется на мне по полной. Девчонки уже закончили пробежку, я уловила несколько сочувственных взглядов. Правда, тайком, никто не хотел разделить мою участь.

Я хрипя и пошатываясь волочилась по дорожке, из носа капало и я вытирала его рукавом, оставляя на ткани красную полоску.

Еще и стирать придется. А по холоду сохнет до-олго… это плохо. Или так пойти на занятия?

Нет, нельзя, первый урок по святопочитанию и смирению у иерея Аристарха, он хоть и не Гарпия, но гадость та еще… лучше в мокрой пойду…

Я сосредоточено переставляла ноги, полоска финиша маячила где-то вдалеке, и кажется, совсем не приближалась. Эх, не доползу…

Надо отвлечься, подумать о чем-нибудь, что отвлечет от боли в ногах, от душаших слез и бесконечной усталости.

В голову опять полезло видение теплого топчана с теплым пушистым покрывалом…мягким-мягким, теплым-теплым… надо встряхнуться.

«…ветер крылышки мне дарит, в спинку ласково толкает… укрывает, закрывает, помогает- помогает, — забормотала я себе под нос детскую песенку, — снег пушистый все укроет, успокоит… успокоит…»

А… как там дальше? Забыла!

Ох! За детской считалочкой даже не заметила, как доплелась- таки до ворот!!! Гарпия смотрела дикими глазами, не ожидала, видимо, такой живучести от меня, ходячего трупа, даже хлыст выронила. И медленно, словно через силу мне кивнула, отпуская.

У меня от радости даже силы появились! И я почти бегом припустила к приюту.

У же входя в здание, обернулась. Гарпия все также стояла посреди двора и смотрела мне вслед. От ее взгляда даже на расстоянии у меня мороз пошел по коже, ох, не к добру… Вокруг нее медленно кружились и оседали снежинки. Надо же, а я и не заметила, когда снег пошел.

Первый в этом году.

Завтрак я пропустила. Пока плелась дополнительный круг, пока судорожно застирывала рукав рубашки, морщась, промывала и заматывала тряпицами икры, завтрак, конечно, закончился.

В животе бурчало уже, кажется на весь приют, так есть хотелось. Но когда я ворвалась в трапезную, дневальщицы уже отодвигали лавки и мели вениками под столами.

От голода я чуть не завыла.

Кухарка Авдотья осторожно поманила меня пальцем в закуток.

— Ветряна, опять получила? — тихо спросила она. Я понура кивнула. Понятное дело. Кто ж по доброй воле завтрак — то пропустит? Кухарка жалостливо покачала головой. Из всех наших «попечителей» жалели нас только она, да еще травница, Данина.

Правда, толку от этой жалости было мало, «жалеть и привечать послушниц» было строжайше запрещено. И кухарка и травница — бабы местные, деревенские. Жили в деревеньке бедно, а здесь, в приюте они зарабатывали хоть какую-то медянку и потому ссориться с наставницами им совсем не хотелось. Живо прогонят.

А Авдотья еще и бездомная, сгорела ее изба в пожаре два года назад, а новую поставить безмужней бабе никто не захотел. Да и некому особо, в деревеньке одни старики да бесхозные бабы и остались. Потому и бабская жалость их выражалась лишь в печальных вздохах и горестных взглядах на нас, горемык.

— Опять отхлестала?

Я поморщилась и кивнула. Ноги под тряпицами ныли и кровоточили, благо хоть под коричневыми балахонами, которые мы носили, не видно. Но хромала я заметно. И нос опух.

— Ох, бедняжка, за что ж на тебя наша Гар… ох… мистрис Карислава так взъелась!

Я хихикнула. Ну да, Гарпия это за глаза, конечно, а так-то — мистрис Карислава! Что б ее!

Авдотья тоже хихикнула, от глаз ее разбежались лучики морщинок, и я залюбовалась ее добродушным, круглым лицом с вечным румянцем и веснушками.

Она же мое осмотрела совсем горестно.

— Какая ты худющая, Ветряна, ужасть… Болезненная, тощая… а с носом-то, что, горюшко? Упала?

— Ага… — я беззаботно повела плечом, жадно принюхиваясь к запахам трапезной. Каша сегодня, похоже, была кукурузная. Обычно у Авдотьи она получалась чуть подгорелой и жидковатой, но вкусно-ой…

В горле что — то булькнуло.

Авдотья покосилась на дневальщиц. Те сосредоточено скребли пол вениками.

— Вот, возьми, — в карман моего балахона из передника кухарки перекочевал кусок хлеба с подсохшим сыром и румяное с одного бока яблоко. Я сглотнула и от счастья еле сдержалась, чтобы не расцеловать ее.