Елена Ковалевская - Записки средневековой домохозяйки Страница 2

Мужчины разом замолчали, с сомнением глядя на меня.

— Правду говоришь? — недоверчиво переспросил черноволосый, и уже холоднее добавил: — Тогда у тебя родители высокородные…

— Ничего не высокородные, — отмахнулась я, — но если бы отца попросила — купил.

Если бы я изъявила желание, отец нанял бы мне и лошадь, и платье купил хоть с восьмиметровым шлейфом. Ведь собирался же он моему бывшему на свадьбу джип подарить! Денег в семье после становления папиного бизнеса хватало.

— Не врет, — словно в подтверждение моих слов кивнул блондин.

— А серьги золотые, тонкой работы, — тут же заметил другой.

Сережки были прабабушкины, фамильные. Их еще в революцию и во время раскулачивания та прятала в сарае под настилом. А потом ее дочь — моя бабушка по наследству передала их не маме, а сразу мне.

— Держится гордо…

— Взгляд твердый, прямой, а не в пол, как у крестьянки…

— Руки тонкие, явно тяжелой работы не знают…

— Эй! Вы что?! — не выдержав, я взвилась. — Я вам безъязыкая, чтобы вы обсуждали, словно меня здесь нет! Кто вам право дал так вести себя?!

— Юбка блестит как парчовая, длиной почти в землю. Сапожки аккуратные, замшевые… — продолжали они, не обращая на мой гнев никакого внимания.

— Ридикюль как у моей тетки, правда, только из кожи, а не из гобелена…

Топнув ногой, чтобы они посмотрели на меня, я едва не завопила:

— Как вы смеете?! Что вы себе позволяете?!

Но меня никто не слушал, по-прежнему удерживая конями в плотном кольце, возможности убежать — не было.

— Хоть она мне и не нравится, но подходит… — неожиданно для меня, задумчиво протянул шатен.

Его я прежде не разглядывала, но теперь…

Ох, как мне не понравился его взгляд! Какой-то оценивающий, взвешивающий. Словно он не на меня смотрел, а на выставленную на продажу вещь.

— У тебя муж есть? — тем временем спросил он.

— А тебе какое до этого дело?! — сердце внутри сначала предательски вздрогнув, болезненно сжалось, а потом пустилось вскачь галопом.

— Хоть кольца на пальце нет, — спокойно заметил блондин. — И замужняя сразу ответила бы… А может не стоит?…

— Нет, я уже все решил! — махнул рукой шатен, словно отсекая ненужный спор.

— Ты уверен? — нахмурился черноволосый. — Мне кажется, ты не в настолько бедственном положении, чтобы устраивать такую авантюру. Может все-таки Элиза? С ней хотя бы все понятно, а эта незнакомка…

— И чтоб я эту плаксу всю жизнь терпел? Чтобы я покорился дядькиной воле?! Отдал все ее папаше Горрану?! — взвыл тот, перебивая друзей. — Ни за что! Я лучше себе пулю в лоб пущу! На войну наемником пойду! Но никогда… слышишь?! Никогда не покорюсь ему!

На лицо шатена было противно смотреть, его настолько перекосило от злости, что лицо из симпатичного, превратилось в отталкивающую маску.

— А взять безродную? Подумай, ведь это на всю жизнь! — продолжил увещевания черноволосый. — Такие дела спешно не делаются!

— Плевать! Пусть безродная! Пусть незнамо кто! Но только не по его воле! Никогда!

Он подал коня вперед на меня. Я попятилась, хотя и понимала, что отступать особо некуда. И вдруг шатен наклонился и, схватив меня подмышки, одним рывком перекинул поперек седла. Воздух разом вышибло из легких.

Когда с трудом удалось вздохнуть, я, что есть силы, закричала:

— Отпустите меня! — но тут же поняв, что окружающим мужчинам наплевать на мой вопль, сменила пластинку: — Помогите! Спасите! Убивают! По-мо-ги-те-е-е!

Кислорода не хватало, лука седла давила в солнечное сплетение, отчего уже на втором шаге, когда коня пустили рысью, перед глазами заплясали цветные пятна. Я продолжала звать на помощь еще, но безуспешно. Дышать становилось все трудней, и пытаясь кричать, я невольно отправила себя в забытье.

Приходить в себя начала оттого, что кто-то пытался сунуть мне под нос какую-то ужасно воняющую гадость. Не совсем понимая, что делаю, и даже не открывая глаз, я попыталась оттолкнуть ее. Но тут же на ухо незнакомый голос зашептал:

— Тебе не нравится?

— Д-да… — попыталась вытолкнуть я из пересохшего горла. — Да…

— Тогда скажи громче, я не слышу.

К лицу вновь поднесли нечто жутко-воняющее. И хотя сознание начало проясняться, я невольно попыталась отдернуть голову. Только-только сложившаяся картинка перед глазами вновь затуманилась. Казалось я смотрю на мир из невероятного далека сквозь плотную серую вуаль.

Вот вновь в поле зрения показалась рука, сжимавшая какой-то маленький флакончик. Вонь вновь ударила в нос, да так сильно, что возымела обратный эффект — я начала терять сознание.

— Уб… убе-ри… уберите…

— Не слышу, — вновь зашептали на ухо. — Ты хочешь, чтобы я это убрал?

— Д… да…

— Громче! — хлестнул шепот. — Скажи громко и отчетливо. Тогда я пойму.

Собрав всю волю в кулак, я постаралась, как можно громче произнести:

— Да… Да!

Вонь тут же исчезла, а я попыталась понять, что происходит и где нахожусь. Словно сквозь вату я услышала облегченные вздохи тех, кто окружал меня, а старческий голос довольно произнес: 'Наконец-то! Продолжим, дети мои'. Красиво зазвучали высокие детские голоса, выводящие славу всевышнему.

Я постепенно приходила в себя. Оказалось, что я где-то стою, вернее меня удерживают в вертикальном положении двое мужчин, ухватив за руки, почти на уровне подмышек. На лицо действительно оказалась наброшена плотная вуаль серовато-беловатого цвета и именно из-за нее толком ничего не видно. Я уже хотела сдернуть ее с головы, как тот, кто стоял справа, перехватил мою руку своей и зашептал на ухо.

— Нельзя! Нельзя шевелиться! Сейчас все закончится и…

— Где я?..

Я попыталась спросить в голос, но под нос тут же подсунули воняющий флакончик. Мне резко стало дурно, сопротивляться сил не осталось.

В полузабытьи я пыталась понять, что же поют дети, что вообще происходит… Вдруг все резко стихло, и дребезжащий старческий голос отчетливо произнес:

— Вы вступили в брак, освященный богом, и теперь муж может законно поцеловать свою жену.

Я встрепенулась, попыталась вырваться, но не тут-то было, держали крепко. Передо мной появился мужчина, он протянул руки и поднял вуаль. С удивлением я узнала в нем того самого шатена.

— Вы?! — только и удалось выдохнуть мне, как он наклонился и властным, но чрезвычайно холодным поцелуем запечатал мне губы.

Вокруг радостно зааплодировали, что-то закричали, кажется, поздравляли. Я же замерла под этим жутким и ужасно пугающим своим напором лобзанием, и стояла, ни жива, ни мертва. Наконец он оторвался, жестко, если не сказать жестоко посмотрел мне в лицо.