С. Алесько - Обуздать ветер Страница 2

На галере мы с Корнем сдружились еще крепче. Айру, не слишком долго жившему среди людей, невдомек было, что это я его подставил, пусть и невольно. Вот он и взял соплеменника под свою опеку, как более сильный. Да, от побоев и прочих посягательств Корню нетрудно было меня защитить (кстати, тогда-то заинтересованные личности и решили, что мы спим вместе). Я же, в очередной раз чувствуя себя виноватым, из кожи лез, чтобы оградить приятеля от неприятностей, вызванных его незнанием человеческих порядков. Айр поначалу пытался добиться справедливости и вернуть свободу, а поняв, что не преуспеет, не стеснялся высказывать надсмотрщикам все, что думает о них, капитане, купце-хозяине галеры и своих товарищах по несчастью. Мне оставалось забалтывать разозленных мужиков, сводя все к шутке и душевному нездоровью Корня, да чуть ли не часами убеждать того поменьше раскрывать рот и побольше думать, как сбежать.

— Я не умею стелиться перед кем бы то ни было, — взбрыкивал мужик, ровно породистый жеребчик (которого, кстати, здорово напоминал мне с первой встречи).

— Хочешь, чтобы тебя научили, отрубив уши или вырвав ноздри, как каторжникам? — я покосился в сторону двух банок, занятых помянутыми братками. Мне они не в новинку, сталкивался в притонах и каталажках, а вот Корня от них чуть ли не выворачивало. Интересно, как у айров жизнь устроена, неужто преступников нет?

Мои убеждения подействовали, и постепенно приятель привык не обращать внимания на брань, плеть и проклятущее весло, вверное нашей троице: ему, мне и нанявшемуся по своей воле на галеру бродяге и бывшему каторжнику Жженому, здоровенному мужику, кличку свою получившему за богатый и обширный, но большей частью неприятный жизненный опыт.

Если б не эта мускулистая парочка, меня скормили б рыбам еще в первый месяц. Мужики прикрывали слабого товарища, гребя, считай, за троих, когда я совсем выбивался из сил. К счастью, руки быстро окрепли, и Корню уже не приходилось уламывать Жженого не выдавать хилого друга надсмотрщику.

…До сегодняшнего дня, когда несколько часов гребли против ветра вымотали меня окончательно. Хотя, может, труд здесь был и не при чем. Я еще утром проснулся в настроении, с которым лучше всего отправляться стучать в ворота Небесной Хозяйки. Не знаю, сколько мы с Корешком вкалывали на галере, со счета сбились очень быстро, но, подозреваю, год оттрубили точно. И мне вдруг с необычайной ясностью открылось, что впереди ничего хорошего не ждет. Весь остаток короткой жизни буду ворочать неподъемное весло под сводящий с ума глухой ритм барабана и ругань надсмотрщика, есть опротивевшую в первую же неделю кашу и ощущать «ласки» плети на спине и плечах. Никогда больше не искупаюсь в море, не вдохну полной грудью запах леса, не увижу звездное небо над степью. И не то что Малинку не поцелую, я и просто женщину никогда больше не обниму.

Сбежать отсюда невозможно, выкупать меня никто не станет. Потерпи галера крушение во время шторма, и мы с Корнем уйдем на дно вместе с ней, прикованные за ноги к деревянному брусу, идущему под банками. Захвати нас пираты, и мы просто сменим хозяина…

Эти мысли были как смертный приговор, как гвозди в крышку гроба. Они вытянули из меня последние силы, и я сдался. Бросил весло, согнулся, уронив голову на руки, подставляя спину под плеть, которая не замедлила там прогуляться.

— Эй, Перчик, — забеспокоился Корень. — Что-то ты быстро сегодня выдохся. Заболел?

— Нет. Просто устал. Хочу к рыбам.

— Кончай хандрить…

Но я не слушал, неожиданно осознав, что пришла моя смерть. Айр еще пытался уговорить надсмотрщика, а потом замолчал, плеть гуляла и гуляла по моей спине…

…Как ветер по степному ковылю. Хозяйка Небесная, какое глупое сравнение! Ветер гладит ковыль, а не рвет его в клочья. Я, наверное, лишился сознания, потому что вдруг перестал чувствовать боль и ощущать вонь пота и нечистот (морской воздух, ха). Перед закрытыми глазами простерлась бескрайняя степь, лениво перекатывающаяся волнами трав, как великий океан, который давным-давно посчастливилось увидеть с борта гордого парусника, а не из корыта вонючей галеры. Нос ощутил сладко-терпкий аромат трав, согретых солнцем, напоенных дождем, обласканных ветром. Чабрец, ромашка, мята, пижма, тысячелистник, медвяный дух каких-то цветов, тимьян… Я опустился на колени и, сгоняя пчел, погладил загрубевшей от весла ладонью розово-лиловый коврик ползучей травы, с которой, похоже, делю имя. Стоило прикоснуться, как ветер усилился, ковыль заходил настоящими бурунами. Их бы сюда, в море, под нос этой проклятущей галеры, чтобы она перевернулась или переломилась и пошла б ко дну. Плевать, что вместе со мной.

В лицо плеснуло водой, она попала в нос, стекла в горло. Я закашлялся, ощущая резь в носу и горько-соленый привкус, и открыл глаза.

Плеть перестала гулять по моей спине, ругань смолкла. Стояла какая-то подозрительная тишина. Правильнее, пожалуй, будет сказать, что тишина воцарилась в пространстве галеры, от борта до борта и от носа до кормы, а за пределами, очерченными досками корпуса, бушевало море. Ненавистная посудина плясала на волнах, как пьяная девка в кабаке: не в такт мелодии, раскачиваясь и опасно кренясь, того и гляди грозя рухнуть на пол. В нашем случае — перевернуться. И несмотря на буйство водной стихии небо оставалось ясным, ветер почти не чувствовался, а солнце продолжало преспокойно вжаривать, обжигая мою несчастную измочаленную спину. Очередная волна — и галера, слетев носом вниз, как по ледяной горке, черпанула изрядно воды.

— Похоже, к рыбам отправлюсь не только я, — сдержать нездоровый смешок не получилось.

Корень изо всех сил натянул цепь, петлей охватывающую брус — тщетно. Уж если у меня в рабстве руки окрепли, то и до галеры неслабенький айр теперь, наверное, мог бы кочергу узлом завязать, но кандалы на таких и были расчитаны.

— Хорош рыпаться! Щас нам всем деревяшкой бошки посносит! — Жженый с трудом удерживал рвущееся из рук весло. Ноги вольнонаемного были свободны и, пойди галера ко дну, у мужика имелась возможность выплыть.

— Помоги ему, Корешок, — внезапно вырвалось у меня. — С кандалами нужно не так…

И я уже без помощи надсмотрщика (мужик спешно кинулся к капитану, но не думаю, что главный мог сейчас отдавать вразумительные распоряжения) провалился назад, в ковыльную степь, где ветер бушевал еще свирепее, то пластая траву по земле, то вздымая высокими волнами. Теперь отлично ощущалось, что каждый травяной вал, хлеставший в грудь, отдавался откуда-то снизу, будто из-под земли, упругими и мощными толчками морской воды в корпус галеры. Я увидел пятно цветущего тимьяна и чуть ли не рухнул на него, потому что ноги вдруг ослабели и стоять уже не получалось. Странно, но все сильнее бушевавший ветер, казалось, выдувал из меня остатки сил. Тут, на земле, было поспокойнее, да и запах примятых цветов неожиданно бодрил.