Фавн - Иван Геннадьевич Фаворов Страница 2

для Клива перестало иметь историческую ценность, он больше не считал дни и ночи, тем более недели и времена года. Плохой погоды тоже не стало. Время его шло независимо от расположения солнца или светил, оно протекало от вдохновения к вдохновению, от сна к действию. Жизнь для него стала временем, события или переживания были секундами, из которых складывались часы, теряющиеся в бесконечности одного дня.

Преобразившись, Клив не расстался с телом. Оно частенько напоминало ему о себе потребностью сна, желанием пищи, ему было очень приятно наслаждаться вкусом фруктов, иногда цветов, тело не чувствовало потребности в восстановлении сил через пищу, но если он долго не питался, оно начинало грустить. Странное саднящее чувство появлялось внизу живота. Видимо, его тело до конца не утратило материальность, а просто полностью подчинилось воле, скинуло панцирь невосприимчивости.

Сколько именно Клив прожил в одиночестве сложно сказать, но однажды он вспомнил о том, что когда-то жил среди людей, и воспоминания едва заметной тенью ностальгии подкрались к его сердцу. Он понял, что в чудесном мире окружающем его нет существа, которому он мог бы сказать «Ты». Клив решил отправиться в путешествие. На некоторое время вернуться туда, откуда он пришел. Его не тяготили старые родственные или дружеские связи, о них он практически сразу забыл. Но ему нужен был кто-то с кем он мог бы разделить свой мир, поделится всем тем, что приобрёл, кто-то с кем он мог бы вести диалог. До конца, Клив не осознавал, что или кого он хочет найти, скорее, он отправился в это путешествие, гонимый тенью налетевшей тоски.

По мере приближения к городу Клив погружался в странную абстракцию очень плотных энергетических связей. Его тело словно впитывало эту энергию, ему казалось, что оно становится больше и сильнее, но, с другой стороны, он чувствовал пасмурность внутри себя. Словно его внутреннее солнце заволокло облаками. В этом состоянии был азарт, и Клив продолжил свое погружение. Дойдя до города, он был уже переполнен частицами неуравновешенных эмоций, которые, как свободно перемещающиеся электроны в электролите городской жизни, взбудоражили всю его энергетическую оболочку. Клив почувствовал скорость, жажду движения, броуновского, бесцельного. Он словно почувствовал себя частицей, сам стал бесхозным электроном, принужденным полярной обусловленностью к постоянному бегу в поисках своего полюса.

Вначале он как лодочник, попавший в экстремальный поток, получал от этого кайф, но когда движение по стремнине затянулось, стал чувствовать усталость и даже что-то напоминавшее страх. Люди, за которыми он шел, были настолько увлечены этим потоком, что он практически не мог посмотреть ни на кого из них, старым зрением он пользоваться разучился, а новое не позволяло видеть энергетически смазанные объекты. Ни у одного человека на улице Клив не мог увидеть очерченного внутреннего я. Каждый человек напоминал клубок разноцветных ниток, пестрящих в его глазах какофонией цвета. С ужасом Клив бродил по улицам города, не понимая, что происходит. Весь его новый мир давал трещину. Сидя в пещере у озера, ему даже не приходило в голову, что такая форма жизни может существовать и быть оправданной хоть с какой-нибудь точки зрения. Разумом он понимал, что все это такие же, как он сам, люди, но он не видел ни одного человека. И люди не замечали его, он пытался заговорить, толкал, останавливал прохожих, но его для них не существовало, спотыкаясь о его ногу, они проходили мимо.

Расстроенный и немного потерянный от переизбытка непонятной ему энергетики он добрел до парка, где, присев на лавку, решил передохнуть. Его вновь окружали привычные взгляду деревья. Конечно, более жухлые и с гораздо меньшей жизненной активностью, чем перед его пещерой, но такие милые взгляду. Голуби, озабоченные поисками пищи, окружили его плотным кольцом и, горделиво воркуя, добивались каких-нибудь крошек. У него, к сожалению, не было никаких семян, чтобы с ними поделиться, а достать пищу в городе он не мог, так как помнил, что за нее надо платить деньги. Ему стало стыдно. Он отвел глаза, и взгляд его упал на человека, имеющего внятную внешность. С виду он показался Кливу потерянным и немного несуразным, но внутри у него был стержень. Человек этот копошился в мусорных ящиках, стоящих в углу сквера. Клив подошел к нему и произнес приветствие, человек услышал его и откликнулся в ответ странным, до конца непонятным Кливу голосом. Клив понимал слова этого человека, но не мог глубоко проникнуть в их смысл. Он чувствовал, что для этого ему не хватает опыта, он должен постичь судьбу человека, чтобы понимать его. Когда Клив обращался к дереву, оно отвечало ему совершенно понятным языком, вполне соответствующим закону всей живой природы. Не надо было ничего знать об этом конкретном дереве. Его язык был общим для всех деревьев, и только совершенно понятная в силу своей естественности окраска речи, присущая его индивидуальности, отличала его от остальных. С животными было немного сложней. Но и в их речь Клив легко проникал через соотнесение ее с общей абстракцией животного. Но в случае с человеком полного совпадения не было, и Клив буквально упивался этими глотками недосказанной тайны. Человек говорил ему о своих суждениях, суждениях других людей, которые он поддерживал или нет. Иногда он нарочно высказывал мнение, с которым не согласен, и смотрел на реакцию Клива.

Клив медленно погружался в ход его мыслей и потихоньку, переживая трагизм судьбы этого человека, начал понимать о чем тот говорит. Странным для Клива оказалось и то, что ключ к пониманию лежал через трагизм. Смысл и причина многих суждений человека крылись именно в превратностях его судьбы. Как в зеркало, которым стал для Клива их разговор, он смотрел в себя, видел свои особенности и причины собственных суждений, это был бесценный и необычайно красивый опыт. Словно овладев неким таинственным механизмом, Клив нашел то волшебное слово, которое помогло ему сказать человеку «Ты». Этот момент стал для них двоих удивительным откровением.

«Ты», сказанное этому человеку, было для Клива моментом некого откровения, словно очень интимным рукопожатием. Но ощущение достигнутой близости прошло, оставив шлейф эмоций, и Клив размышляя над произошедшим отправился дальше бродить по городу. Родная пещерка с уютным миром, который он там создал, манила его назад, предлагая красоту птичьего пения и сень виноградных лоз, но Клив знал – осталось еще недосказанное между ним и городом. Он словно забыл здесь кого-то и теперь не мог найти. Долго он бродил в своих раздумьях, скитаясь среди не замечающих его людей. К вечеру силы иссякли, а длинные-длинные тени, осмелев, повылезали навстречу закату из всех углов. Начали тускло моргать