Лилит Сэйнткроу - Предательства Страница 20

В первый раз я увидела сову на окне бабушкиной больничной палаты в ночь, когда бабушки не стало. С тех пор я никому об этом не говорила. Знал только папа, но он…

Перестань думать и беги дальше.

На этот раз папин голос, тихий и обеспокоенный. Теперь их голоса звучали только в моем воображении. С ними было не так одиноко. Но все равно очень грустно.

Я постаралась увеличить скорость, но вязкая масса, и которую превратился мир, уже застывала. Сердце стучало о грудную клетку, подскакивая до горла, колотилось на запястьях и в глазах, словно пытаясь вырваться на свободу.

Мир, как резиновая лента, с тихим хлопком вернулся к обычной скорости, и я рванула вперед, как будто огромная теплая рука ударила по мне, как по мячу для поло.

Чуть не упав, я сохранила равновесие и перескочила через последнюю клумбу. В сознание снова ворвался звук — треск льда, хруст гравия, глухое шлепанье моих кроссовок о мерзлую землю, хриплое дыхание и…

Позади меня тихие шаги и холодящий душу вой, приглушенный странно мерцающим туманом. Во рту снова привкус гнилых апельсинов — не сплюнешь, да Я бы и не стала. Теперь я была уверена — происходит что-то страшное.

Я бежала к роще так, словно от этого зависела моя жизнь. Глубоко в душе я знала — так и есть.

Глава 8

Ветки стегали меня по лицу и рукам. Я перепрыгнула через ствол поваленного дерева и упала на кучу листвы. Подгнившие мокрые листья чавкнули под ладонями. Тьму прорезали лишь тонкие, словно замороженные лучи лунного света. С трудом поднявшись на ноги, я помчалась дальше, увертываясь от наползающего тумана. Медальон леденил грудь.

Позади снова послышался вой, поднявшийся до самого неба, — звонкий, как звук бьющегося стекла, и режущий, как острие бритвы. Он проникал в сознание и наполнял мозг.

Они обнаружили мой след. Я не думала, кто это «они», и не понимала, почему была уверена, что они напали на мой след. Я просто… знала. Так же, как все знают, как дышать, или отдергивать руку от горячей плиты. Так же, как я знала, что нужно уворачиваться от тонких струек пара, исходящих от земли.

А еще я знала, что нельзя останавливаться. Даже если буду падать.

Спотыкаясь, я бежала дальше. Бесстрастный совиный крик «у-у! у-у!» метался между деревьями, отскакивая от заледеневшей коры. По усыпанной листвой земле вела узкая тропинка. Пробив тонкий слой льда на глубокой луже, я охнула — ледяная вода залила ноги по щиколотки. Я прыгнула, плохо приземлилась, едва не подвернув ногу, и, прихрамывая, поспешила вперед. Сова звала: «Скорее, Дрю! Скорее!».

И снова нечеловеческий крик прорезал ночь и словно впился мне в мозг острыми, как бритва, когтями. Я вскрикнула, тихо и жалобно, и, спотыкаясь, побежала прочь. Руками я сжимала голову, пока боль не оборвалась вместе с воем — будто щелкнули выключателем.

Что это, черт возьми? Но у меня не было времени на выяснения. Мысленно я собрала себя в кулак, как учила бабушка. И когда тьму снова взорвал вой — он несся откуда-то слева, издалека — он уже не раздирал мне мозг. Только пробежался по коже проволочной щеткой, смоченной в кислоте. Если бы я не толкала себя все дальше и дальше, то, наверное, сама взвыла бы — от ужаса и боли.

Вот каково оно — попасть в Истинный мир. Как только ты тут оказался, уже невозможно отгородиться от него или повернуть назад — к жизни с девяти до пяти, когда светло. Тебе придется бежать ночью через лес, спасаясь от жутких тварей и рискуя сломать ногу или свернуть шею.

Тропинка сузилась, а потом и вовсе исчезла, как все ложные пути в лесу. Идешь, и кажется, что дорожка ведет назад, в знакомые места, тут же отпрыгиваешь в сторону, чтобы увернуться от настигающего тебя тумана, попадаешь в дружеские объятия терновых кустов и думаешь: что за черт…

И когда бежишь, спасая собственную шкуру, не жди от кустов дружеских чувств. Они разрывают шипами одежду, царапают кожу… А когда, наконец, продерешься сквозь них на свободу, шаги, что стучали позади, успевают приблизиться. И настолько, что слышно каждое движение тела, хруст веток, чавканье грязи — это они скачут… И скачут они выше и быстрее любого человека.

Бабушкина сова пропала из виду. Я упала, опутанная колючими ветками, не в силах сдержать хриплое дыхание. Легкие горели, сердце стучало — вот-вот выпрыгнет наружу, разорвав мне грудь. Но я старалась лежать тихо. Кусты трещали, шипы скребли одежду. Один попал мне по щеке. Хотелось закрыть глаза, но в темном лесу с закрытыми глазами — какой толк. Теперь даже туман издавал звуки — тихое скрежетание, как рыбья чешуя по стеклу. Прижатое к земле бедро занемело. Сырость пропитала джинсы и свитер. Перед лицом стояло облако — это мое дыхание, прозрачное и дрожащее.

Вокруг слышались шаги — двое неизвестных ходили друг за другом. Я все-таки зажмурила глаза — и снова открыла. Несколько шипов вонзилось мне в спину через свитер. Кроссовки промокли насквозь, ноги так замерзли, что я их почти не чувствовала.

Треск сломанных веток. Лунные лучи струились сквозь тьму, кружась перед моими изголодавшимися по свету глазами. Вязкий белый туман подползал ближе, ощупывая пространство между деревьями и с тихим жутким шелестом набегая потоками на покрытые инеем опавшие листья.

За треском и шелестом мне почудилось движение, но я не могла понять, с какой стороны, и сжала зубы, чтобы не закричать от беспомощности. Сглотнула слюну. Туман подползал все ближе, задевая листья белыми лохмотьями, — словно тощими когтистыми пальцами скреб лесной ковер.

В поле зрения что-то шевельнулось. И сейчас же картинка стала четкой и ясной, будто навели на фокус. Ночью легче увидеть то, что движется. Хуже, если это что-то остановится и замрет. Я разглядела белое неровное пятно на макушке движущейся фигуры. Шерсть придавала размытость контурам. С грацией вервольфа существо отступило в сторону от струи белого тумана.

Я знала только одного белоголового вервольфа, и с ним я уже имела дело. Я тогда выстрелила ему два раза в челюсть, но он успел укусить Грейвса. Кристоф тоже стрелял в него, прямо из папиного грузовика. Это фаворит Сергея — вервольф со сломленной волей, во всем покорный хозяину.

Не шоколада же он мне пришел предлагать.

Черт. Это Пепел! Я втянула в себя немного воздуха — легкие вот-вот взорвались бы. Я лежала тихо, но вдруг запершило в горле — захотелось прокашляться. Вот так всегда. Надо затаиться, а тут как назло хочется кашлять или чихать. Это организм издевается, хотя тает, что заткнуться и не отсвечивать — единственный способ выжить.