Госпожа Орингер - Алек Д'Асти Страница 20

Рафаэль спускался к ней по ближайшей лестнице. Нашивки на его зеленой медформе переливались серебром. Джози встала, кое-как отряхнулась от песка и двинулась навстречу.

Вдоль побережья один за другим зажглись круглые фонари. Штурм продолжал бултыхаться в заливе, брызгаясь и попискивая. Океан налился темной, будто упругой синевой. Полис сиял разноцветными огнями и приготовился ко второму, ночному туру шумного человечьего действа.

* * *

Джо сидела на софе в просторной, если не сказать пустой гостиной и жмурилась – острый свет бестеневой хирургической лампы ослеплял ее, выбивая слезы из глаз. Губы чесались и поднывали одновременно. Просторные штаны и кофта мешочком слегка примиряли Джози с такой суровой действительностью, но усидеть на месте все равно было нелегко.

Под носом у Джо пахло антисептиком и еще чем-то синтетическим. На щеке ощущалось теплое дыхание – Рафи накладывал на израненную нижнюю губу вояки уже третью заживляющую полосочку и ворчал:

– Объела ведь, натурально объела. А если стянуть чуть-чуть? Больно? Терпи. Да-а-а. Придется так, иначе могут остаться рубцы, выемки. Вот здесь, в уголке – особенно.

– На… амальна буит…

– Не шевелись. Почти готово.

–…асиба…

Злющая лампа уехала куда-то в сторону, и Джозефинн наконец-то смогла приоткрыть глаза.

Насупленный Раф оказался совсем близко. Он внимательно рассматривал дугу над верхней губой своей давней пациентки, осторожно трогая ее пальцами – наносил еще одну порцию заживляющего.

Джо грустно вздохнула: «Как жить?» – и отклонилась назад, зашептав:

– Все… все. И так уже больничкой провоняла. Хватит.

Рафи сердито зыркнул на нее, отчеканил:

– Сиди смирно! – придержал вояку за плечо и продолжил накладывать мазь на самые мелкие ранки.

Он всегда был чрезвычайно упертым типчиком. Чрезвычайно. До тошноты. И невероятно привлекательным для Джо в этой своей упертости. Невероятно. До потери пульса и тяжёлой пустоты в голове и… прочих частях тела.

Джоз хотела усмехнуться над своими мыслями, но не смогла и вместо этого раздраженно прищурилась на дотошного медика. Подавшись вперед, она хотела было поцеловать его, но опять же не смогла и взъярилась окончательно, сжимая зубы. Увлеченный Раф не заметил надвигающейся на него бури.

«Я чуть-чуть, – сама себе разрешила Джозефинн, жадно рассматривая склонившегося над ней Лихарта. – Сейчас я в меру, потихоньку, аккуратненько, не теряя соображения… поволоку его в постель».

Плавно, чтобы не спугнуть, она подняла руку, крепко прихватила Рафи за расстегнутый воротник и уставилась на его губы, решив отомстить за получасовую экзекуцию с полосками и хирургической лампой.

– Джоз. Джо-зи. Дж… так… это… ты… – забормотал Рафи.

Джо легкими касаниями обвела его лицо по контуру, потрогала, погладила нежно, щекотно, чувственно, придвинулась еще ближе, но Рафаэль опомнился, строптиво фыркнул, за бока стащил маленькую вояку с софы, обнял, сильно прижимая к себе, схватывая, вдыхая запах ее кожи и смоляных волос, отвечая на отрывистые шепотки:

– Ты победил.

– Нет.

– Да. Ты победил смертельную гадость, разъедающую людей изнутри. Ты спас Уилму. А еще смешную старушенцию, которая постоянно тырила у тебя сигареты, помнишь? Из седьмого блока. И того пузатого мужичка с Лисьей. И еще многих спасешь. Ты победил.

– Нет. Уилма осталась жива. Старушенция, мужичок. Но шесть других подопытных из трех групп умерли. Один из них сегодня, перед тем, как Уил очнулась. Здоровенный мужик. Я был уверен, что такой шкаф выживет безо всяких сомнений, но он просто умер, и все. Я ничего не смог сделать.

– Ты победил, Раф. Это победа.

– Нет.

– До чего же ты упертая морковка!

Джозефинн хотелось целовать его до утра, до послезавтра, до полной потери соображения и того самого чувства меры, которого у нее и так никогда и не было, но сейчас это не представлялось возможным. Оставалось только…

Не справляясь со жгучим любовным «Хочу!», Джози привстала на цыпочки, подставив Рафи шею, ахнула от его быстрого чувствительного укуса под челюсть, обняла крепче и вновь зашептала ему на ухо:

– Ты победил… победил. Меня. И проигрался с треском. Мне. Это все ты виноват, все ты. Хочу тебя. Мне можно. У меня посттравматический. И-и-и где там у тебя кровать? А то я дальше… ох… дальше гостиной пока не залетала.

Взъерошенный Рафи еще раз куснул вояку за шею, хрипло констатировал: «Зараза!» – и потянул куда-то, стягивая с нее кофту.

Спальня оказалась недалеко. Опять же просторная, очень светлая и почти пустая.

Джо закрыла глаза, снова чувствуя себя совсем крошечной и легкой. Крошечной на широкой постели. Легкой в его руках. Внезапно свободной от обычно преследующего ее роя быстрых и долгоиграющих мыслей, тревог и сомнений. Нагой. Любимой, хотя Раф не сказал ей в постели ни слова, только ласкал – горячо и совершенно беззастенчиво. В какой-то момент он прижался лбом к изогнутому белому шраму у нее под ребрами, замер, зашипел что-то, не справляясь с обрушившейся на него лавиной воспоминаний, выдохнул, расцеловал Джози живот, пупок и этот чертов рубец, который когда-то чуть было не стоил ей и ему жизни. Им обоим. Обычной, той самой нормальной жизни, в которой они могли сколько угодно лаяться друг с другом, скандалить, ерничать, игнорировать, сжиматься от слов, как от ударов, не спать ночами, ждать, ловить взгляд при встрече, мгновенно замечать в толпе; с трудом оставаться трезвыми, просто дыша одним воздухом3, и заниматься любовью, отдаваясь друг другу до сбитых простыней и поехавшего с кровати матраса.

– Черт, Рафи! Он что… он не закреплен? Ай, я куда-то плыву, как морской котик на льдине!

– Хм… ну-у-у, на самом деле, это не кровать, а поддоны от грузовых контейнеров и матрас. Я здесь еще ремонт не делал.

– Ты живешь в этом доме пятнадцать лет!

– И что? С тобой я знаком еще дольше и только сейчас… о-о-о, вот это да-а-а…

– Отстань.

– Размечталась. Какая татушечка, прямо на сладеньком круглом задике. Что это? Птичка?

– Да. Все, я в душ… это просто птичка, понятно? Е-мое, Раф, ты меня и до этого голой видел! В хирургическом и в процедурке.

– Тогда не до картинок было, а теперь… давай, Джоз, колись. Что за птичка?

– Уф-ф-ф. Ладно. Я набила ее, когда меня из Академии, с летного, выгнали. Отец заявил, что я ленивая жопа и… в общем, эта птица… она называется сукалень. Да, у меня сукалень на заднице. Смешного тут нет ничего, понятно? Хватит закатываться! Такая птица и правда существует, ну! Давай, давай. Типа смех продлевает жизнь, и все такое.

– Ой, не могу! До слез… Борх просто монстр долготерпения и родительской любви! Монстр! Я преклоняюсь перед