С точки зрения чудовища - Ольга Эр Страница 20

Мне почему-то тоже не нравится то, что говорит Исабель. И вообще перестает нравиться, куда зашел наш разговор. В животе урчит и я понимаю, что не ел с самого утра.

К счастью, Исабель охотно откликается на мое предложение пойти в дом на поздний завтрак. Или уже обед. И больше не говорит ни о Желе, ни о Королеве Роз.

Переступив порог дома, Исабель с наслаждением втянула воздух ноздрями. Ей нравился этот запах – дерево, немного пыли, нагретой солнцем, ткань и свежий хлеб, оставленный на кухне Ханной. Ей нравился дом – эти темные вытертые половицы, гобелены на стенах, резные панели, безделушки, спрятавшиеся за стеклами шкафов. Исабель хотелось бы остаться со всем этим один на один. Бродить по комнатам, трогать, слушать, вдыхать и представлять, каким этот дом был раньше, много лет назад. Странное желание.

– Ты ведь не собралась падать в обморок? – подозрительно уточнил Винсент, вставая напротив девушки и вглядываясь ей в лицо.

– Нет, – резко, как всегда, если в ее фантазии врывались посторонние, ответила Исабель. И тут же, исправляясь, мягче добавила:

– Почему ты так подумал?

– Ты так шумно дышала, словно тебе воздуха не хватает.

Исабель прикусила губу. Нет ничего плохого в том, что она честно признается, правда же?

– Мне нравится, как пахнет твой дом, – прошептала она.

Винсент приподнял бровь. Насмехаться он не стал, но мелькнувшее на его лице удивление Исабель успела заметить.

– Пахнет?

– И выглядит. И вообще, – Исабель беспомощно развела руками. – Я не могу подобрать слова. Мне просто нравится. Все.

– Здесь все обставляла моя мама, – внезапно ответил Винсент. Его лицо смягчилось.

– Когда она вышла замуж за отца, в Больших Ключах затеяли ремонт. И почти год родители жили здесь. Отец позволил матери устроить тут все по своему вкусу – денег он, надо признать, не жалел, – губы Винсента скривила презрительная усмешка.

Исабель хотела спросить, что плохого в том, если муж не жалеет денег на исполнение желаний жены, но поняла, что сейчас не время. То, что говорил Винсент, было похоже на приоткрывшееся окошко куда-то в его мир. И оно могло захлопнуться в любой момент.

– Мама так часто рассказывала мне про этот дом, что, когда я сюда приехал, мне казалось, что я знаю тут все. Каждый уголок.

– Она хотела сюда вернуться? – вот этот вопрос Исабель решилась задать. В конце концов, нельзя же просто стоять, молчать и хлопать глазами.

– Она хотела вернуться в то время, когда верила, что будет счастливой, – все, ставни закрылись, засовы набросились. Лицо Винсента снова стало непроницаемым.

– И каждая девка, приходящая сюда, думала, что она сможет стать такой же хозяйкой.

Исабель не понравилось, как злобно это прозвучало.

– А что еще вы ожидали от девок, виконт, – с нажимом на «вы» ответила она.

Винсент дернул уголком рта.

– «Ты», Исабель, «ты». Неужто у тебя есть повод принимать мои слова на свой счет?

Исабель промолчала.

– Ну, ответишь? – казалось, Винсента развлекает их разговор.

– Мне не понравилось, как презрительно ты отозвался о всех… гостьях своего дома, – разомкнула, наконец, Исабель свои губы. – Словно ты всех поставил на одну полку. Вообще, разве должен благородный господин так… говорить?

– Уж ты-то знаешь, что должен или не должен говорить господин, – ухмыльнулся Винсент. Исабель снова не ответила.

– Идем есть, я голоден и этот разговор меня утомил, – Винсент, не дожидаясь, направился в сторону кухни. Обижаться и оставаться голодной было глупо и лишено всякого смысла, поэтому Исабель пошла следом. На столе, прикрытые салфеткой, лежали окорок и хлеб. Рядом стояли кувшин свежего молока, пирог – судя по дразнящему ноздри запаху – мясной, и вареная картошка.

– М-м-м, Ханна, спасибо тебе, – пробормотал Винсент в пространство. Не глядя, он отодвинул стул Исабель и сам сел рядом.

Этот простой жест смутил девушку. В прошлый раз виконт манерами не отличался – может, он вообще уже не обращает на них внимание, действуя по сиюминутному желанию? Хочет – кричит, хочет – стул отодвигает.

Отвечая на ее невысказанный вопрос, Винсент неожиданно продолжил оборвавшийся разговор.

– Я давно уже никому ничего не должен, Исабель. Но, так и быть, поясню. После смерти моих родителей дядя получил право опекунства надо мной. А еще он был одержим идеей преумножения нашего семейного состояния – неплохая черта, но не когда ради этого тебе постоянно подсовывают девиц. Балы, приемы, гости, приехавшие на охоту – и все везут своих сестриц, дочерей, племянниц…

И мой дядя, рассматривающий их как товар. Сделка. Я делаю предложение той, чье приданное, связи и фамилию дядя сочтет достойными, а он отдает мне часть моего наследства до моего совершеннолетия. Кути, дорогой племянник, сколько хочешь. Но с соблюдением всех внешних правил приличия, разумеется.

– Почему до совершеннолетия? – тепло кожи Винсента, сидевшего так близко, беспокоило Исабель. То ли потому, что надо бы ради приличия отодвинутся подальше, то ли потому, что это тепло ей нравилось. Словно сидишь у горящего очага, закутавшись в одеяло.

– Потому, что после совершеннолетия я бы точно не согласился ни на какие условия – наследство становилось моим, без всяких проволочек, – Винсент недобро улыбнулся.

– Так вот каждая из одобренных дядюшкой девиц была именно что девкой. Науськанная интересоваться тем, что нравилось мне. Фальшивые расспросы, фальшивые улыбочки и этот цепкий взгляд: что она изменит в доме, когда я сделаю предложение. Переедем ли мы в Большие Ключи. А если нет, если я так привязан к этому дому, то как меня уговорить? Они думали, я не вижу, не замечаю скрытого смысла их невинных вопросов. Но я видел и замечал.

– И что же, среди них не было ни одной, кто… была бы искренней? – Исабель было в это трудно поверить. В конце концов, дом был красив, виконт недурен собой, что еще надо девушке, согласившейся приехать ради возможного сватовства?

– Может и были, – не стал спорить виконт. – Но мне это было неинтересно. Я не собирался поддаваться шантажу дяди. И… находил способы брать от жизни то, что хотел. Веселиться. Встречать друзей. Обзаводиться связями. В конце концов, дядя не мог позволить, чтобы его племянник был нищ, выглядел как оборванец и не мог должным образом блеснуть в свете. А большего мне и не