Ольга Миклашевская - Тайна острова Драконов Страница 21

Про колдуна всемогущего в ту пору все и забыли уже. Думали, помер уж давно от старости или от голода.

Так что, завидев два пустых, блестящих в темноте белка, ведьма не на шутку испугалась и со страху так колданула, как даже тот колдун не смог бы. Сделала она себя красавицей писаной, а колдуна – вновь молодым да крепким. Седина, правда, осталась, но она ему придавала даже какой-то пикантности, так что колдун не жаловался. Хоть он был и слепой, а перемены все же почувствовал. Стал себя ощупывать, конечностями для проверки крутить и убедился, что способна была пробравшаяся в его логово незнакомка на высшую магию – вернуть человеку жизнь.

Так повествует нам история о появлении на островах первых некромантов.

Жили тот колдун да ведьма затворниками еще Посейдон знает сколько лет, завели дюжину детей – только все, почему-то, оказались мальчиками. И, родив последнего, двенадцатого сына, испустила колдунья дух с улыбкой счастья на губах. В то же мгновение помер и колдун, ибо решил, что долг исполнил – всю свою мудрость сыновьям передал, а больше ему на островах делать было нечего. Придворные дамы уж давно завели себе нового ловеласа, а в болотах стали спать травницы, считая, что так они будут ближе к природе. Поэтому и мухоморы лопали без разбору.

Разбрелись сыновья ведьмы и колдуна по свету. Смастерил каждый себе по лодке и отправился куда глаза глядят. Так вышло, что пути их больше никогда не пересекались. Оказались молодые маги каждый на своем острове, основали там свои магические школы и стали самыми уважаемыми людьми в своих землях. И никто в силе с ними сравниться не мог, пока не появилась у старшего брата дочь. Стоит признать, что не был этот сын ни самым умным, ни самым красивым, ни самым талантливым. Зато был самым завистливым (еще бы – он был старшим, и приходилось ему всегда братьям во всем уступать) и черным душой. Была у того колдуна на груди черная, словно посыпанная золой, бабочка.

Поэтому все удивились, узнав, что дочурка его оказалась на редкость способной к магическим наукам. Вот только мало кто тогда знал, что родилась девочка мертвой.

И пошли от той девушки все самые могущественные некроманты, способные возвращать себя с того света. И у каждого ее потомка в знак преданности смерти пересекал одно крыло души длинный уродливый шрам.

Мне так внушили – это легенда. Сказка, если хотите. Маленькое утешение для неудачницы-некромантки, которую никто и не любит-то, кроме нее самой. Пусть ты не особенная, Шрам, но у тебя всегда в рукаве есть такая сказочка на тот случай, если ты будешь подыхать в какой-нибудь забытой Посейдоном канаве.

После того как услышала из уст наставника эту историю про колдуна и ведьму, я заболела легендами. Еще бы умела писать, всенепременно оформила все, что я где-то и когда-то слышала, в свиток длиной с ковры в королевской резиденции. Единственный мой более-менее пригодный для самолюбования талант – рассказывать всякие давно канувшие в лету байки собутыльникам в «Пиратском раздолье». Жаль, контингент слушателей не всегда располагал, но зато талант я в землю не зарыла, а лишь развивала его с каждой выпитой кружкой рома.

Ах да, к чему это я? Вот говорят, когда умираешь, вся жизнь перед глазами проносится, а у меня в такие моменты мысли всегда одни и те же: позоришь своих предков, Шрам, ох как позоришь!

И все бы ничего, да и вправду умирать как-то стыдно: ничего дельного за свою жизнь не сделала, замуж по-настоящему не вышла, готовить не научилась, детей не нарожала, а еще женщиной зовусь! С таким образом жизни, как у меня, есть только перспективка стать женой какого-нибудь трухлявого скелета, бывшего когда-то, дай Посейдон памяти, графом или князем. Надо было мне личной жизнью давно заняться, а то все Шел да Шел… Плевать на меня Шелу!

Тело колотило в лихорадке. Я поежилась и обхватила себя руками, сдерживая рвотные позывы. Ужасно болела голова, и впервые – не после попойки.

Я застонала, и тут меня с силой отшвырнуло к чему-то твердому и ужасно холодному, – а затем снова и снова… Меня катало, как перекати-поле по сухой безжизненной пустоши, а я боялась открыть глаза и обнаружить себя варящейся в котле у морского дьявола. Пираты вообще народ суеверный, а у меня это, наверное, от папочки.

Пахло солью, морем, гнильем и чаячьим пометом, а эти запахи, соединенные в одном месте, могли обозначать только одно: находилась я на корабле. Не просто в маленькой ободранной шлюпке, а на настоящем судне, нагоняющем страх на русалок, дельфинов и, надеюсь, на проходящие мимо пиратские фрегаты.

Сначала я попробовала пошевелить пальцами ног, затем вцепилась руками в провонявшие мышиной отравой простыни. Все это стало напоминать паранойю.

Где же я?

Только когда меня тряхнуло так сильно, что я приложилась головой, я решилась открыть глаза. Скажу так: лучше бы я этого не делала.

Про подобные каюты я была вдоволь наслышана. Иллюминатор с целехоньким стеклом, стоя перед которым капитаны обычно предпочитают наблюдать бурю, гром и прочую непогоду. Запасы выпивки – на случай необходимости. Сундуков пять с добром – это для обитающих здесь временно любовниц капитана. Во всяком случае, так на пиратском судне было заведено. Долго женщину рядом с собой держать нельзя – недаром главное правило любого моряка: поматросил – и бросил. Постоянная партнерша – это уже моветон какой-то.

В общем, говоря простым пиратским языком, это была каюта для особых гостей. Иногда, впрочем, под «особыми гостями» подразумевались и пленники, но эту мысль сейчас лучше не развивать, потому что мне уже хватило нескольких часов, проведенных в королевской тюрьме.

Качало корабль страшно. Громыхала привинченная стальными шурупами мебель, грохотали бутылки, опасно позвякивали всякие мелкие хрустальные побрякушки, свисающие с потолка. В такую непогоду, насколько я знала, пираты предпочитали запираться в общей каюте и прославлять Посейдона. Не знаю, где они набрались таких глупостей, что делать это надо непременно с выпивкой и пьяными драками, но традиция сохранилась и передалась, да что и говорить – жива до сих пор.

Чувствуя себя крайне разбитой, я собрала себя по частям и, качаясь, поднялась с твердой кушетки, кутаясь в колючий плешивый плед. В голове стоял совершенно невероятный гвалт, там же билась едва сохраняющая надлежащий вид посуда. Сейчас мне кажется, что пираты очень сильно промахнулись, когда решили капитанский сервиз на случай шторма гвоздями не прибивать.

За мутным смотровым стеклом мне с трудом удалось разглядеть бурлящую морскую пену, словно желе укрывающую сверху корж из грязно-бирюзовой воды. Та отчаянно билась в окно, периодически ударяясь об него с глухим отзвуком, словно тролль, решивший войти в харчевню, не пользуясь входной дверью. Зеленоголовые создания умом и сообразительностью не отличаются, а когда дело касается животных инстинктов – выпить! закусить! поговорить! – так вообще голову теряют.