Надежда Мамаева - Дропкат, или пособие для начинающего шулера (СИ) Страница 22

Оппонент (в лице предметов интерьера) сдался, обрушив на девушку немногим больше восьми локтей полотна и дубовый остов гардины. От последнего лицедейке еле удалось увернуться. Скинув край шторы в окно, Васса постаралась закрепить гардину так, чтобы она костью стала в горле оконного проема. Попеняв на инквизитора и Эрдена, чей гениальный план трещал не только по швам, но и по всей канве, лицедейка, ухватившись за импровизированный канат, начала спуск.

'Надо больше есть, чтобы быть тяжелее', - размышляла девушка, когда ветер раскачивал ее на шторе на манер бумажного змея, что так любят запускать в небо сорванцы всех времен и народов. При этом Вассарию несколько раз весьма ощутимо приложило о стену. По итогам экстремального спуска оказалось, что ноги Вассы не достают до земли добрых семь локтей. Попеняв на скрытые комплексы всерадетеля (а иначе зачем делать такие высокие потолки, что второй этаж аж выше маковки яблонь), девушка помолилась пресветлому Хогану, а затем и его вечному противнику - претемному Кереметю (который, судя поговорке, чем только не шутит, когда старший брат спит). И тому и другому богам в большинстве случаев было глубоко плевать на просьбы людские, но в этот раз то ли кто-то из них сжалился, то ли у окорококрада был день еще более несчастливый, чем у Вассарии. Так или иначе, но после того как девушка отпустила столь полюбившуюся ей штору и полетела вниз, приземлилась она весьма удачно: аккуратно припечатавшись копчиком о спину незадачливого воришки.

Рассудив, что мысли о гуманизме, человеколюбии и прочих утопических ценностях хороши, когда сидишь у камина, укрывшись пледом и с рюмкой чая в руках, а не на стылом дворе особняка в полночь, девушка содрала с так удачно для нее (и жутко неудачно для себя) подвернувшегося слуги овчинный тулуп. Добытая одежка была великовата, тяжеловата, имела специфическое амбре и носила на себе жирные пятна, на манер медалей украшавшие грудь. Но это были сущие мелочи по сравнению с тем, что Васса перестала отбивать зубами дробь, надев тулуп на себя.

Воровато оглядевшись вокруг и подхватив свой немаленький узелок, девушка устремилась в сторону конюшни. С того момента, как треклятая подвеска упала ей в руку, в сознании у девушки словно зажглась щепа. И сейчас оставалось всего несколько клинов до того момента, когда от воображаемой тлеющей щепки останутся одни уголья. В мозгу, словно птица в силках, билась лишь одна мысль: 'Успеть, успеть любой ценой!'

Лошади, разбуженные, в отличие от конюха (детина выводил басовитые рулады, сладко причмокивая) неурочным визитом, недовольно косили, стригли ушами, а одна, особо норовистая и нервная кобылка даже начала пританцовывать, меся подстилку копытами. Ее ноги, словно обутые в белые чулочки так и мелькали.

-Не, подруга, тебя я не возьму, больно уж ты шалишь, - шепотом, скорее для себя, чем для норовистой тварюшки прокомментировала Васса.

Выбрав лошадь посмирнее и не тратя время на то, чтобы оседлать, лишь накинув сбрую, девушка как можно тише подвела животину к чурбаку. Взобравшись сначала на чурку, а с нее уже на спину лошади, Вассария наддала пятками по бокам кобылы и, пригнувшись, чтобы не задеть лбом косяк, вылетела из денника. Конюх, несмотря на шум, лишь повернулся на другой бок. Он так и оставался в блаженном неведении еще полторы свечи о том, что его любимицу Мышку умыкнули.

Ограда особняка, в некоторых местах весьма внушительная как-то подкачала в высоту на заднем дворе. Мышка, помотав головой и обрадовавшись, что всадник на ней не так тяжел, а противное седло, вечно натирающее спину отсутствует, наддала ходу, перемахнула через калитку, заботливо кем-то из прислуги запертую на вертушку.

- В нижний, скачем в нижний, красавица, - наклонившись к самой шее лошади чтоб не упасть, прошептала Васса, обращаясь скорее к себе, нежели к гнедой.

Через четверть свечи ходу девушка все же обернулась. Мрачная громадина особняка, в момент ее отбытия безмолвствовавшая, с темными глазницами окон, оживала. Бестолково метались огоньки света в оконных проемах и, хотя звуков слышно не было, лицедейка уверилась: охота за ее шкурой объявлена открытой.

Глава 5

Пинчинг жениха

Те, кто разбирается в игре, считают, что пинчинг - это незаконное изъятие игроком своей проигрышной ставки, либо ее части, после того, как игра уже разыграна. Но это не так. Пинчинг - это показатель дурости, жадности и корявости рук: не хватило ума поставить нормальную ставку, зато хватило идиотизма на то, чтобы попытаться вернуть выигрыш и попасться на жульничестве.

Оценка типичной игровой ситуации стариком Хайроллером

Илас чувствовал себя висельником на эшафоте. Верёвка на шею уже накинута. Герольд торжественно и громогласно зачитал приговор. Зрители богатые, наставившие лорнеты и подносящие к носу надушенные платочки и бедные, лузгающие семечки - все замерли в ожидании зрелища. Публика вообще охоча до такого рода потех. Единственное отличие - удавка на иласовой шее была из золота. Ажурные, тончайшие звенья цепочки обручальной подвески жгли кожу каленым железом.

Самой противной для мужчины была даже не сама мысль о браке (хотя и от нее воротило), а то, каким образом отец заставил его на это согласиться. Обычно о необходимости договорного союза убеждают, пеняя долгом перед родом, на худой конец наследством, но не инквизицией. Илас был уже далеко не девочкой (и даже уже не мальчиком), жизнь уже научила его и цинизму, расчетливости. Подай ему отец новость о браке с Марицией под другим соусом, может бы, и согласился. Хотя нет, кого он обманывает. Послал бы родителя ко всем мракобесам. Вот Альяс, предвидя реакцию отпрыска, и выбрал наивернейший из рычагов воздействия.

Мужчина, сидя в кресле, с остервенелой ненавистью глядел в камин и крутил в руках подвеску из обсидиана. Камень размером с ноготь был опутан тончайшей вязью из белого золота, плетение которого складывалось в узор причудливой монограммы.

Выпустив из руки ни в чем не повинное украшение, он потянулся за сигарой. Давно не курил. С приграничья, наверное. Но там была махорка. Настолько ядреная, что в первый раз вышибала слезу. И самокрутки, свернутые на коленке. Но там он был свободен, а здесь... Младшие дочери гильотины - ножницы для сигар - с легкостью отсекли кончик панателлы.

Все правильно, все для удобства. Чтобы раскурить сигару лежали на столике и ножницы, и пепельница стояла, и кресало было; для тепла и уюта - камин вот, экран которого защищает от искр, и кресло мягкое, но отчего тогда так тошно? Ну... невеста не красавица. Зато дура-дурой. И это существенный плюс. Умная жена - головная боль для мужа. Другой бы на его месте, может, и порадовался бы: приданое-то за девицей немалое. Кто то, но только не Илас. Перед глазами встала картина того кереметьего званого вечера. И легкая улыбка-усмешка его сводной сестры, когда ей всеми правдами и неправдами удалось откреститься от навязанного 'жениха'. Илас ей тогда позавидовал. Хотя после скандал был страшный. Гронт рвал и метал, но поделать ничего не мог. Инквизитор лишь одним кивком головы мог познакомить его с пеньковой вдовой. А после пригрозил сыну, что если тот решит выкинуть подобный фортель, то он сдаст его Хоганову карателю без раздумий. И ведь сделает это. Из чистого упрямства и жажды мести. Только вот мстит он кому? Прошлому? Его матери? Всему миру? Питается болью и унижением других, как сладчайшим из нектаров.