Девушка и Ворон - Марина Кравцова Страница 22

«Ты будешь делать что я скажу, любезный Михаил Платонович, – писала Зинаида Сергеевна, – ведь это твой единственный способ искупить свою нерасторопность».

Глава 19. Остров Буян

Несколько дней у Лизы ушло на то, чтобы просто прийти в себя. Она привыкала к новому дому, к его невысоким потолкам и окнам в тюлевых занавесках. К глубокой синеве и темной зелени обитых дорогими тканями стен. К бронзе и потускневшей позолоте. А еще – к загадочным зеркалам в тяжелых вычурных рамах, к громоздким диванам и креслам. С появлением Лизы открыли все комнаты, даже те, что не использовались и постоянно стояли запертыми, и дедовская мебель, раньше дремавшая под чехлами, видя сны о прошлом, теперь пробудилась и с добрым скрипом-ворчанием принимала новую хозяйку.

К Федору Лиза тоже привыкала. Теперь она могла видеть то, чего никогда не увидела бы раньше: например, как он умывался ледяной водой во дворе или с видимым удовольствием уплетал пшенную кашу, предпочитая ее изысканным блюдам. Слуги его побаивались, хотя суровым он не был, скорее сдержанным, но с Лизой обращался с неизменной нежностью, что не могло не находить отклика в ее сердце.

И все же в новой спальне девушка все еще ночевала одна. Покои были хороши: уютная кровать под тяжелым балдахином, светло-коричневые, с золотистым узором стены, кресла и мягкий диван, большие иконы старинного письма. Всегда свежие, спасибо Лукерье, цветы. Лизе тут нравилось. Даже к новой горничной – скромной и тихой Дуняше – она начинала привыкать, хотя отчаянно скучала по Таисье.

Измайлов прислал с посыльным некоторые вещи Лизы и весьма любезное письмо. Приезжать пока не собирался, но рассказал, как едва ли не силой выпытал правду у примчавшегося в тот же вечер в Яблоньки взволнованного Сокольского. Это было нетрудно, Миша вообще притворяться не умел. Теперь, писал отец, он убедился, что Федор Иванович не солгал, и все же ему сложно смириться с мыслью, что его единственная дочь покинула отчий дом так внезапно, не поинтересовавшись мнением отца.

Вообще Лиза чувствовала, что папенька чего-то не договаривает.

– Он просто ревнует, – сказал ей Федор. – Столько лет ты была для него единственной отрадой, и вдруг являюсь я… Но, Лиза, мы будем счастливы, мне сердце говорит. И тогда Алексей Никитич простит нас.

– Лизавета Лексевна! – появилась Лукерья и, кланяясь, протянула Лизе запечатанный конверт. – Человек из Яблонек прибыл, батюшка ваш велел передать вам лично в руки…

В конверте – вот странность! – оказался еще один конверт. Писал явно не отец. И Лизу словно жаром обдало – она уже видела этот почерк.

«Милая, славная Елизавета Алексеевна! Лизонька… Я рискую показаться вам негодным человеком, назойливым и не умеющим достойно принять отказ, но в том-то и дело, что отказа от вас я не слышал. Моя мечта отчаянно цепляется за это, за надежду, что ваше сердце все-таки откликнется моим мольбам. Я не могу без вас! Я оставил Москву, где мне нынче все постыло, и теперь ближе к вам, чем вы полагаете. Молю об одной только встрече, чтобы вы, выслушав меня, сказали „да“ или „нет“. Даю вам слово: если вы меня отвергнете, я больше никогда вас не побеспокою.

Я изучаю эти чудесные места, смотрю на красоту, которой могли любоваться и вы. Есть одно дивное место, где чувствуется печаль и в то же время умиротворение. Это полуразрушенная церковь на берегу пруда и останки заброшенной деревни – на пути из Яблонек к Чудногорску. Пруд называют Птичьим, а церковь, как говорят местные, была освящена во имя Илии Пророка. Я буду ждать вас там от рассвета до заката, каждый день, и надеяться, что вы придете. Всего лишь несколько слов – и ничего более.

Целую вашу чудесную руку.

Александр Вольский».

Лиза протянула письмо Федору. Она испытывала смесь беспокойства и вины.

Воронов, прочитав, пожал плечами:

– Мне ему посочувствовать бы впору, да не получается.

– Федя…

– Все хорошо, Лиза. Мы туда пойдем.

– Все это… пустое. Он зачарован и будет лишь сильнее страдать, когда узнает… он же не знает, что я замужем.

– Интересное место выбрал для свидания великий князь. Наверное, инкогнито здесь, боится, что его раскроют. Знаешь, Лизонька, я кое-что придумал. И прежде чем идти на встречу с Александром Константиновичем, отправимся-ка мы с тобой в одно чудесное местечко.

Позади Тумарина, за полем, начинался уже другой лес. Обрамляя проезжую дорогу, он тянулся до самого Залесска. По этой дороге супруги Вороновы скакали верхом некоторое время, потом свернули на узкую тропинку, ведущую вглубь леса, и так добрались до опушки. Здесь из-под корней древнего дуба-великана бил ключ, и его переливчатое журчание звучало нежной музыкой. Лиза, придерживая подол амазонки[23], присела на сухой ствол, опустила ладонь в холодную воду.

– Мне кажется, есть в этой воде что-то от Запределья… – Девушка вопросительно, с надеждой подняла на мужа ярко заблестевшие глаза.

– Ты не ошиблась, Лизонька.

Федор сел рядом, взял жену за руку, переплел ее пальцы со своими.

– Мы отправимся туда… Прямо сейчас.

– О… а куда именно? – Лизу охватила детская радость.

Федор улыбнулся.

– На остров Буян, конечно.

Знаменитый Буян Лиза представляла веселым пестрым городом на светлых океанских волнах, с цветущими садами, разноцветными теремами – и над всем этим льется колокольный звон. А встретил их ветер… нет, ветра́. Переплетающиеся, дышащие в разном ритме, легкие и буйные.

Начинались удивительные, непривычные чудеса. Только что Лиза сидела рядом с мужем у реки в самом обычном лесу, и вдруг заплясали перед глазами мазки разноцветных красок, закружилась голова, темнота обволокла все на миг, и неудержимо потянуло куда-то… Несколько мгновений – и вот они уже на громадном сером камне, поросшем белым мхом. Над ними – белесое небо и сизые тучи, в которых запуталось бледное солнце, под ними – ягель и вереск, а вдалеке, куда ни кинь взгляд, – море-океан, жидкий сапфир с серебром. Редкие смолистые сосны с красноватой корой видятся четкими, словно тщательно прорисованными на фоне неба. И диковинные терема здесь есть, хотя их и немного, сплошь серебристо-деревянные, с луковичными маковками и ажурной резьбой. Воздух – свежий как родниковая вода, горьковатый, пахнущий смолой. Разносят по нему ветра́ обрывки песни, чистый смех, крики птиц. Но никого не видно.

– Живет ли здесь кто-нибудь? – спросила Лиза Федора почему-то шепотом.

– Конечно же. И невидимки, и люди-птицы – тот же Финист – Ясный сокол, и духи ветра, и криницы…

– Русалки?

– Не совсем. Русалки – неупокоенные земные девушки, часто утопленницы, нежить. А криницы – изначально водные девы, не люди.

– А невидимки… кто ж это?

– Есть