Каторжанка (СИ) - Брэйн Даниэль Страница 23

Третий день. «Принцесса» прибудет дня через четыре. Я лежу здесь и издыхаю, и нужно протянуть до этого дня, терпеливо продолжать издыхать дальше. Чем дольше я буду валяться как полумертвая, тем больше шансов, что я успешно сбегу. Теодора не работает нигде потому, что ей вот-вот рожать, а Селиванова — кто знает, чем она занята, если вообще жива, быть может, традиционным для бесправной женщины этого времени делом.

Я не вдова — я должна этим воспользоваться, и пока я не знаю как. Только каторга такова, что вдовой я могу стать в любой миг, это нужно учесть и подумать, как обернуть себе на пользу. И как?..

Я услышала тяжелые шаги и легла как прежде. Теодора вошла, трудно дыша, и поставила передо мной прямо на пол горшок с чем-то горячим и положила на него краюху хлеба.

— Здесь есть еда, — простонала я. А откуда? Тут камни и песок, и соль, значит, кроме «Принцессы», приходят баржи, выходит, мои шансы только что выросли в неизвестной прогрессии.

Теодора мне не ответила и, постанывая, легла на спину. Я подождала, протянула руку за хлебом. Мне очень хотелось есть, но встать и насытиться мешала моя осторожность, Теодору, как бы скверно ей ни было, насторожило бы, что я так легко могу двигаться после порки. Так что я отщипывала хлеб, макая его в острую, обжигающую жижу, и думала, что буду делать, когда после такого обеда мне захочется пить. Теодора, возможно, сегодня уже не встанет, а Селиванова поднесет мне разве цикуту.

Или я — ей, но проблема пришла откуда не ждали, мне захотелось не пить, а наоборот, и я, убедившись, что глаза Теодоры закрыты, свесилась с лежака и посмотрела, не стоит ли где-нибудь ночной горшок.

— Теодора? — окликнула я. — Эй? Мне нужно облегчиться.

— Встань и выйди, — на выдохе тут же отозвалась она, и я покорилась. Мой поход в местный сортир легким не будет, это точно, и все мои актерские способности, какие есть, я призову на выручку, иначе крышка.

Я же видела, что такое настоящие киносъемки и какой это адский физически и морально труд. Десятки раз одно и то же, в полную силу, со всей отдачей, и когда кто-то из съемочной группы шутил — а быть может, и нет — не хочу ли я сняться в каком-нибудь эпизоде, я отказывалась. Мне хватало образа персонажа и пары кадров среди декораций «для себя», потому что не приведи бог эти снимки окажутся где-то опубликованы, но сейчас я жалела, что Голливуд не видит все грани моего нечеловеческого таланта. Ведь никому и никогда не приходилось играть перед светом софитов так, будто от этого зависит вся жизнь.

Я ни на секунду не забывала, что исполосована до полусмерти. Я кричала, двигая рукой или ногой, шаталась, опять кричала, я падала на колени, истошно вопя, протягивала руку вперед и орала, на мои крики заглянул равнодушный стражник, и я завопила так, что он сбежал, не в силах смотреть на мои мучения. Я вовремя начала бесконечный путь, потому что к тому моменту, как я — ориентируясь на отвратительный запах — добралась по кирпичным обломкам до сортира, мой организм держался из последних сил. Ему пришлось терпеть целую вечность.

Я рассмеялась, но не в голос, от облегчения, и заверещала — я ведь должна подняться и сесть в позе орла над этой ямой, а это больно, пошли все вон, в моем положении я нашла неоспоримые плюсы: никто не помешает мне сделать свои дела. И надо крайне бережно обойтись с токеном, одно неловкое движение — и все, из ямы с дерьмом мне его уже никогда не вытащить. Я поэтому задрала нижнюю юбку, придерживая токен поясом, и только тогда смогла позволить себе немного расслабиться.

Не забывая, конечно, кричать.

И путь назад, крики, слезы, мне начало казаться, что токен стал работать уже в обратную сторону — моя спина снова покрывается рубцами и кровью. Надо быть осторожной, кто знает, какой силы эта неясная магия, она как спасла меня, так в состоянии и убить.

Я упала на порог, подозревая, что Теодора уже пришла в себя и наблюдает за мной. Грязные сапоги, на которые упал мой взгляд, подсказали, что Теодора не так опасна.

— Аглая!..

Черт же тебя принес. Я, испуская болезненные стоны, растянулась на голом полу в надежде, что мой супруг додумается отнести меня на кровать.

Он и в самом деле поднял меня, положил на кровать, сел рядом. Я отвернулась, а когда муж коснулся плеча, опомнилась и закричала. Он наклонился ниже, взъерошил мне волосы, и без того похожие на воронье гнездо, провел пальцем по шее — снова мой крик, — потом тихо спросил:

— Так ты жива?

Господи, он еще и непробиваемо туп. Кто смеялся над голливудскими фильмами с их бесконечными «Are you all right»?

— Как видишь, — простонала я, — но лучше бы сдохла.

— Не говори так, — прошептал он с заметной нежностью. — Но, милая, как?

Его рука сползла мне на спину, и я с легким сердцем застонала. Я не могла повернуться и взглянуть ему в лицо, но очень хотелось посмотреть в глаза человеку, который одновременно пытается получить ответ на загадку и тело своей супруги. Пожалуй, узнать, как выглядит тот, кто готов воспользоваться еле живой любимой женщиной, мне хотелось намного больше. Любимой — если полковник Дитрих и сам верит в свои пылкие чувства.

— Ради Всевидящего, — прохныкала я, потому что я еле сдерживалась, чтобы не двинуть ему ногой, — убери руки! Мне больно! И…

Я осеклась. Стонов Теодоры я за своим актерством не слышала. Она спит, потеряла сознание или ушла?

— Где Теодора? И где Селиванова? Это она пыталась убить меня. Там, на барже.

— Аглая, здесь никого нет, — снова жарко зашептал мне на ухо муж. — Пока никого нет, милая, — но потом отстранился. Я перевела дух и поверила ему на слово, и, возможно, я зря отказалась от его ласк, потому что мне нужно узнать две вещи: почему я не сгорела в огне и что за причина у Селивановой — была или осталась — убить меня во что бы то ни стало.

— Я не знаю, почему я не умерла, — сказала я. Это было, наверное, самое искреннее, что я произнесла с первой секунды в этом мире. Пару лет новой жизни я легко отдала бы за понимание почему. — Все видели, как я горела. Но нет.

«А почему ты не умер?» — вот что следовало спросить. Судьба? Стихия не самая справедливая вещь на свете.

Мой муж взял меня за руку и задрал рукав. Я, как водится, завопила, потому что движение вышло резким, и без израненной спины было больно, и я понимала, что он ищет — браслет на моей руке, браслета нет. Это связано с тем, что я выжила, или не имеет никакого значения?

— Неужели ты… — пробормотал полковник, но мысль свою не закончил, я сделала это за него: «Утратила свой проклятый дар». Да, утратила, все, что я могу, это взаимодействовать с токеном, и, скорее всего, потому, что его создала либо я сама, либо моя бабка. Магия крови, если она тут есть, но других объяснений у меня не нашлось.

Полковник опять склонился надо мной, я почувствовала, что его рука проникает под матрас из шерсти. Если его и мучило воздержание, то он не предпринимал больше попыток склонить меня к близости.

— Если Марго снова захочет убить тебя, — еле слышно проговорил он, и я как минимум узнала, что Селиванова жива, — ударь. Никто не знал, что она поедет сюда, никто. Ей здесь каждый второй желает смерти.

Он поднялся, пошел к двери, и шаги его были странными: раз, два, три. Раз, два, три, и я, не имея возможности повернуться, догадалась, что он идет, опираясь на трость, вероятно, ту самую, с золотым набалдашником, трость, которая стоила жизни ее владельцу.

У меня не получится сблизиться с мужем никак, неизвестно, что к нему испытывала Аглая, но я другой человек, мне не хочется подпускать его близко. Признаю, где-то неправильно, но он относится к жене как к вещи, потребительски, не щадя ее, пытаясь всегда получить свое, настоять на своем, чего только стоила его копеечная попытка манипуляции в городской тюрьме. Я могла ошибаться, впрочем, и поэтому, повернувшись, сунула руку под вонючий матрас.

Все же нож. Так почему этой Марго каждый второй желает смерти, а меня мечтает прикончить она сама?