Чужие миры - Гончарова Галина Дмитриевна Страница 24

Ганц кивнул.

Вот это коротенькое «мамой» сказало ему больше, чем многостраничные тома.

Мама.

Не мать, не матушка, не маменька, не родительница — мама.

Майкел искренне любил свою мать. И в этом не лгал. Ах, слова. Великие предатели своих хозяев!

— Поговорили мы тогда. Долго разговаривали. И решили... отец уж не в том возрасте, чтобы любовным утехам предаваться сутки напролет. Решили в охотничий домик уехать. Отец с супругой, ну и я сопровождать их буду. Привыкнуть, общий язык найти....

— А ваш отец не боялся, что вы его... слишком хорошо найдете?

Майкел даже фыркнул.

— Какая разница? Все бы в семье и осталось. А и ребенок случись — родная кровь.

— Интересный подход.

— Чего тут интересного? — окончательно отбросил всю вежливость мужчина. — Понятно же! Отец принцессу не любил, это для усиления рода. Надо бы на козе жениться — и козу бы в храм повел! В этом она память матушки не оскорбляла. А что мне тяжко — так то моя беда, а не семьи. Понимать надо!

— Тоже понятно, — согласился Ганц. — Вы уехали.

— Антонель должен был приехать через десять дней. С семьей. Стуан последним, у него какие-то дела были.... Очередная девка, наверное.

— Ваш брат ходок?

— Не то слово. Стуан от баб голову теряет, — окончательно разоткровенничался Майкел. — Кто ему штаны развязывает, тот и кошелек вытянет, и все остальное получит...

Ганц смотрел и слушал очень внимательно. Но пока вранья не чувствовал.

Наверное, Стоунбаг способствует.

Замечательное место, в котором из века в век откровенничали люди. Вот и сейчас... откровенничают. Очень оно помогает. Словно сами камни здесь пропитаны искренностью...

— Итак, вы приехали.

. — Принцесса не в восторге была. Оно и понятно — отец.

— Если бы на ней женились вы, было бы лучше. Наверняка.

— Чтобы я? Ну — нет! — Майкел мотал головой совершенно искренне, хоть та и болела нещадно.

— Ее высочество Джолиэтт — красавица.

Майкел покачал головой снова.

— Нет. Лучше уж гадюку в жены...

— Даже так?

— Да вы слушайте, как там все было. Мы приехали, и у отца вторая брачная ночь случилась. А я к себе Ликсу позвал. Хорошая девочка, добрая.... Мы тут приладились. И чем Мальдоная не шутит...

Майкел ненадолго замолчал, словно представлял те события. Снова переживал их, видел перед глазами.

— В ту ночь гроза собиралась. Прислугу мы с вечера отпустили, отец не любит, когда ему мешают. В домике у ворот двое слуг, но это далеко, там их не видно, не слышно... и им ничего не слышно.

— А понадобись что?

— Там колокольчик есть, шнур протянут. Позвонить — слуги сразу прибегут, а пока не зовут, пусть у себя сидят. Отец публичности не любил.

— Так...

— Ликса со мной, ее высочество с отцом.

— Так....

— Я Ликсе привез ночную рубашку и пеньюар.

— Что!? — не удержал возгласа Ганц.

— Ну да. Она же не первый раз со мной была. И разговорились мы как-то... девочка она была неглупая. Честно призналась, что себя для мужа бы сберегла, а только семья... я ей денег тогда дал. Достаточно...

— Семья ее сейчас не бедствует.

— Знаю. Как-то слово за слово... родителей своих она любила без памяти. На все ради семьи шла....

А ты любил свою мать.

И понял, что есть нечто общее между тобой и деревенской девчонкой. Да, и такое бывает.

— Дикса как-то упомянула, что ей бы хотелось красивое белье. По-настоящему красивое... у кого платье, у кого украшения, а у нее, вот, было в мечтах именно такое. В деревне оно — что? Рубаха? А в городе все иначе. И я привез ей пеньюар из тех, что у куртизанок... мне это показалось забавным. Белый такой, весь... — Майкел показал руками нечто пышное. — Очень... провокационный.

Ганц кивнул со знанием дела.

Лилиан Иртон кое-что дарила на дни рождения его супруге. И он представлял, как это может спровоцировать. Ох как представлял!

— А потом?

— Потом мне захотелось пить. А вино мы уже все... Дикса решила сбегать на кухню. Не мне же идти было...

Тоже верно.

— Но если бы отец ее в таком виде заметил.... Мы дурачились, как дети, — лицо Майкела исказила гримаса боли. — Я выглянул за дверь, на мне и тряпки не было. Дикса выглянула... и побежала по коридору, босиком, чтобы не слышно было.

— Ваши пок&г были у лестницы?

— Нет. У лестницы были покои отца. Там домик небольшой... вот.

-И?

— Диксе чуть до лестницы оставалось. И тут открылась дверь отцовских покоев.

Майкел опять замолчал.

А как это — передать словами?

Смесь веселья и азарта, которые владеют тобой?

. Желание вина — и желание девушки.

И улыбка в ее глазах, и светлые волосы на плечах, и белое облачко пеньюара, и бег по коридору, почти полет...

И внезапно распахнувшуюся дверь.

— Джолиэтт стояла в дверях. И лицо у нее было... страшное.

— Чем?

— Она смотрела так... не объяснить. Не описать. Как смерть увидела в глаза.

— Даже так?

— У нас на стенах оружие висело. Охотничий же домик. Прежде, чем я успел хоть слово сказать...

Ликса обернулась на шум.

Широко открытые голубые глаза, светлые волосы, улыбка — простите. Я не хотела шуметь... я виновата.

И бешеная, безумная злоба, исказившая лицо Джолиэтт.

И — кинжал.

— Она его рванула со стены — я потом смотрел. Там кованые крюки вылетели. Кованые!

-И?

— И ударила. Мы даже сказать не успели ничего. Даже вздохнуть. А в груди у Диксы уже кинжал. И та оседает, запрокидывается... я сразу понял — насмерть.

Ганц кивнул.

Нечто такое он и подозревал.

— А потом что?

— Отец вылетел. Увидел все это... ему чуть дурно не стало. Я блевал, он кое-как удержался, но решать дело требовалось срочно.

— Та-ак...

— А что нам было делать? Ликсу не вернешь, а если это обнародовать — нас растоптали бы в единый миг!

Действительно. Что тут было делать?

— Сказать его величеству.

— И мне бы поверили? Нам?

-Хм....

Ричард мог бы поверить. А Эдоард?

Ой ли...

Не говоря уж о том, что Эдоарду было плохо. Что он болел. Что такое известие могло его добить, а смерть короля на твоей совести... тут не о влиянии надо уже говорить. Жизни бы сохранить.

Ричард такое не простил бы.

Никогда.

— И какую тень это бросило бы на нашу семью?

— Тоже верно.

То ли он украл, то ли у него украли, но история там точно была. И поди, отмойся! Бесполезно. Ганц это понимал, понимал это и Майкел, и вот это понимание — не сочувствие, нет, жалеть своего собеседника Ганц и не думал, а именно сопереживание, делало его разговорчивее. Хоть кому бы рассказать.

И вместе с этой невольной исповедью падал, медленно падал с души громадный и тяжелый камень. Майкел ведь никому... даже на исповеди... вообще никому. Слишком страшной была эта тайна. Слишком опасной.

Кто-то может жить с камнем на душе, еще и дом из камней      построит. А для кого-то это слишком тяжкая

ноша. Майкела она почти раздавила. А сейчас ему становилось легче.

— Вы понимаете.

— Да. Не говорю, что одобряю, но... возможно, я поступил бы так же.

И виконт медленно кивнул.

— Мне было очень плохо. Но иного выхода мы тогда не нашли.

— Крови много было?

— Почти что не было, считай. Так, пара капель. Если нож не вынимать, а я и не вынимал. Не смог. Его с такой силой вонзили... это как безумие было.

— А что потом было с ее высочеством? Она ударила — и?

— Упала сама. Лежала, как мертвая, едва дышала. Мы с отцом чуть с ума не сошли — ладно еще один труп, но принцессу так не спрячешь... оклемалась. Но только на следующий день. Мы ее в кровать перетащили. И... занялись Ликсой.

— Тело вы прятали.

-Я.

Майкел помнил, как заворачивал Ликсу в ковер. Как вез к оврагу.

И — плакал.