Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма - Тина Ворожея Страница 24

Екатерина Васильевна слушала меня внимательно. Горестно и сочувственно качала головой, когда я рассказывала о муже-изменнике Гоше, о своем роковом бесплодии.

— Вот видишь, подруга, права я в нашем споре оказалась! Ох, как права! Жалеть и отпускать мужиков на волю не нужно, не достойны они нашей жалости, — женщина погрозила кому-то кулаком и вытерла одинокую слезу, сползающую по румяной щеке крупным алмазом. — Хоть мне тебя и жалко подруга, но сведениями с умом воспользуюсь. Ты выходит, не законная наследница своей тетушки, а самозванка. Слышала я о таких попаданках. Их в закрытый город поселяют, наши ученые все пытаются дорогу в иные миры прощупать. На мой взгляд, напрасно это они делают. Занавес поднимать не следует. А если получится? Как попрет оттуда ересь всякая, сами рады не будут!

Она потянулась всем телом и ее позвоночник захрустел.

— Засиделись мы с тобой подруга, сейчас оденемся красиво, да к Валериану Антоновичу Добужинскому поедем. Он-то знает, что с такими как ты делать. Зелье мое еще долго действовать будет, люблю я им работать. Приятно человеком управлять, словно куклой смиренной и кроткой. Хотя напоследок хочется мне послушать, с Беркутовым то, сладко было? — Катерина гаденько захихикала, глаза ее замаслились похотливым любопытством.

А вот напрасно она себя так беспечно вела, упиваясь своей властью колдовской. Будь она более внимательной, тогда наверное заметила бы, что я уже минуту, как задержала дыхание, и старательно уворачивалась от сизого дыма идущего из голубой, нарядной чашки.

Я опустила голову и молчала упрямо стиснув губы, и прикусив болтливый язык. Когда молчание затянулось, Екатерина Васильевна всполошилась.

— Эй, подруга! Отвечай на мои вопросы быстро! — в ее голосе звучало настороженное беспокойство.

Она приподнялась с лавки, попыталась силой поднять мне голову, вцепившись в мой подбородок цепкими пальцами.

Радуясь, тому, что женшина отвлеклась, а руки меня слушаются, я схватила голубую чашку с золотыми розочками и отбросила ее подальше от себя. Но не рассчитала. Чашка взмыла высоко, стукнулась о бревенчатый потолок, отрикошетила от него и полетела голубым, дымящимся снарядом прямо в сухие дубовые веники. Они вспыхнули почти мгновенно, словно давно ждали этого момента.

Мы с Катериной с секунду наблюдали, как сизый дымок на наших глазах превращается в прожорливый огонь, а затем не сговариваясь ринулись к входной двери.

Крепкая дверь встретила напор наших тел, совсем не так, как от нее ожидалось. Она отшвырнула нас, словно норовистая лошадь кованым копытом.

— Заперто! Снаружи заперто! — завопила Екатерина Васильевна, пронзительно и громко, как пожарная сирена.

Я ей не поверила и продолжала биться в дверь, но она неумолимо и жестко отбрасывала меня назад с упорством взбесившегося мула.

Позади уже бушевало жаркое пламя. Оно уже давно сожрало дубовые веники и теперь с наслаждением облизывало бревенчатые стены, пробовало на вкус тяжелую, громоздкую мебель. Вот уж поистине — с маленькой искры может разгореться такой дикий пожар!

— Окна! Окна бить надо! — металась в ярких всполохах огня Екатерина и старалась попасть тяжелой табуреткой в маленькие и высокие оконца.

Наконец-то ей это удалось и она ринулась к ним, пытаясь вскарабкаться по бревенчатым стенам.

— Ку-у-у-уда-а-а-аа!? — жуткий, протяжный вой раздался в задымленном, большом помещении предбанника и призрачная женская фигура схватила Екатерину Васильевну за ноги.

— Юленька!? Отпусти меня Юленька, клянусь не хотела я твоей смерти, — рыдала женщина, отбиваясь от разъяренного приведения давно почившей соперницы. Но Юленька, отступать не собиралась. Ее белая фигура росла, принимала гиганские очертания.

Пока Екатерина Васильевна боролась с бывшей соперницей, я отчаянно боролась с закрытой дверью. Но в конечном итоге, дверь вышла победительницей. "Какая жуткая у тебя смерть, Эмма Платоновна! Хоть тебе и не впервой умирать, но превратиться в черную головешку... Страшно... Детей жалко... Агафью Платоновну жалко... Кто ей портрет будет реставрировать... "— равнодушно и отрывочно думала я, сползая вниз по неприступной двери. Сознание уплывало, кашель выворачивал легкие, огонь превратившись в жуткого монстра бушевал совсем рядом.

Глава четырнадцатая. Тили-тили-тили-бом, вот и сгорел приведения дом

Что-то мокрое, горячее трогало мои щеки и громко, сосредоточенно сопело. Я осторожно приоткрыла один глаз и увидела совсем близко белоснежные, острые клыки, розово-красный, проворный язык и черный нос.

— М-м-м, уйди чудовище, — с усилием простонала я, и попыталась увернуться от мокрых, собачьих лобызаний.

Звонкий, заливистый лай был мне ответом.

— Она очнулась! Очнулась! Эмма, ну открой же скорей глаза! — наперебой, взахлеб закричали детские голоса, принадлежащие Шурику и Лизе.

Я открыла оба глаза и первое, что увидела — это пронзительное синее небо, затем развевающийся подол знакомого, ситцевого платья в черный горошек и смуглые детские ноги в белых носочках и красных туфельках. Летние, серые туфли со сбитыми носками нетерпеливо переминались немного дальше. Четыре мохнатые лапы светло-желтого цвета, на месте не стояли. Они радостно подпрыгивали, мельтешили и вызывали у меня головокружение.

Стон протяжный и хриплый вырвался у меня из горла, и я закашлялась, пытаясь приподняться.

— Лежите, лежите! — надо мной склонилось морщинистое и доброе лицо профессора Стефана Стефановича. — Слава богам, пришла в себя наша голубушка! Эмма Платоновна, вы простите меня старика, но не могу не задать один вопрос — вы почему в горящей бане оставались, когда легко можно было выйти? Дверь-то открытая была...

Я зажмурилась вспоминая свою борьбу с"открытой"дверью. Почему-то припомнилась ржавая лопата с новеньким и крепким черенком, мирно лежащая в зарослях зеленой, кровожадной крапивы.

Я повернула голову к мальчику.

— Шурик, ты не мог бы сбегать за баню и посмотреть, там лопата в зарослях крапивы все еще лежит?

Ноги Шурика неуверенно и осторожно затоптались, он молчал и отводил глаза в сторону. Лицо профессора сочувственно сморщилось. Выцвевшие, голубуе глаза за стеклами круглых очков, смотрели на меня жалостливо.

— Ох, голубушка, Эмма Платоновна! Вынужден вас огорчить, нет уже бани... и зарослей крапивы за ней тоже нет... Здание до самого основания выгорело, а крапиву затоптали пока его потушить пытались. Но огонь стоял такой плотной стеной, что даже подойти к пожару не было возможности, он чудом на дом и другие постройки не переметнулся. Просто вразрез, вопреки всем законам физики, этот пожар