Сесилия Ахерн - Волшебный дневник Страница 25

И мы обе рассмеялись. Пока монахиня открывала тяжелый переплет, сердце у меня трепетало от волнения. Зои и Лаура говорили, что не надо это делать, и я слушала их, пока новая Тамара не прогнала своих бывших подружек взашей. Однако стоило сестре Игнатиус открыть замок, и мне опять стало не по себе, да еще я разозлилась оттого, что в книге ничего не было. Страницы были чистыми.

— Хмм-м-м… Посмотри-ка, — произнесла сестра Игнатиус, переворачивая толстые, немного пожелтевшие, с неровными краями страницы, которые выглядели так, словно были сделаны в другом времени. — Пустые страницы ждут, когда их заполнят, — проговорила она таинственно.

— Как странно.

Я округлила глаза.

— Более странно, чем если бы они были заполнены. Тогда ты точно не могла бы воспользоваться книгой.

— Но тогда я могла бы ее прочитать. И она по праву называлась бы книгой, — парировала я и вновь почувствовала разочарование.

— А ты предпочла бы получить уже прожитую жизнь? Чтобы ты могла сесть где-нибудь в уголке и прочитать ее? Тамара, неужели тебе не хочется прожить свою жизнь? — спросила она, и в глазах у нее засветилась улыбка.

— Но она же у вас в руках, — сказала я, отступая на пару шагов и не желая получать обратно книгу, которую столько времени прижимала к груди, так как чувствовала себя обманутой.

— Нет, дорогая. Это твоя книга. И ты должна использовать ее по назначению.

— Не буду писать. Ненавижу ее. Она бьет меня по пальцам. И у меня от нее болит голова. Я предпочитаю послания по электронной почте. Нет, не могу. Она принадлежит передвижной библиотеке. Надо вернуть ее Маркусу. Я должна с ним встретиться и отдать книгу обратно.

Я заметила, что к концу моего монолога голос у меня стал тише. И я неловко попыталась скрыть улыбку.

От сестры Игнатиус ничто не могло укрыться, и она насмешливо наморщила лоб.

— Что ж, ты можешь повидаться с Маркусом и обсудить книгу, — поддразнила она меня. — Он решит, и я так думаю, что кто-то, верно, отдал дневник в библиотеку, приняв его за настоящую книгу.

— Если я возьму его, то не получится, что я нарушаю Заповеди или что-нибудь еще?

Сестра Игнатиус закатила глаза, и, несмотря на плохое настроение, я не могла не усмехнуться.

— Мне нечего писать, — сказала я на сей раз куда менее агрессивно.

— Всегда что-нибудь да найдется. Запиши свои мысли. Уверена, у тебя много разных мыслей.

Я взяла книгу обратно, всем своим видом показывая, насколько она мне неинтересна, и произнесла целую речь о том, что только дураки ведут дневники. Однако, несмотря на это, я с удивительным облегчением вновь ощутила книгу в своих руках. Это было правильно.

— Пиши все, что у тебя на уме, — сказала сестра Игнатиус, показывая рукой на висок. — И здесь, — добавила она, показывая на сердце. — Один великий человек назвал это «тайным садом». У всех людей есть такой сад.

— Это был Иисус?

— Нет. Брюс Спрингстин[37].

— Сегодня я нашла вас, — улыбаясь, произнесла я. — И вы, сестра, больше не тайна.

— Ну вот, ты поняла. Всегда приятно делиться своими тайнами с кем-нибудь. — Она показала на книгу: — Или с чем-нибудь.

Глава девятая

Долгое прощание

Сумерки уже сгустились к тому времени, когда я вернулась в дом у ворот, да и желудок давал о себе знать, так как в последний раз я ела днем, когда мама Зои накормила нас американскими блинчиками с черникой. Опять Розалин стояла в дверях, высматривая меня, и, когда она поворачивала голову то вправо, то влево, каждую минуту ожидая моего появления, словно из пустоты, у нее было постаревшее, расстроенное лицо. Сколько же времени она простояла так?

Заметив меня, она встрепенулась и стала машинально разглаживать юбку от платья шоколадного цвета с зеленой веткой от подола до воротника. Возле груди сидела бойкая птичка, и еще одну я потом заметила рядом с левой ягодицей. Не думаю, что дизайнер нарочно сотворил подобное, просто рост Розалин сыграл с ней злую шутку.

— Ну наконец-то, детка.

Мне хотелось бросить ей, что я уже не ребенок, но, скрипнув зубами, я изобразила улыбку. Ясно, что надо быть терпимее с ней. Сегодня, Мэтью, я буду Тамарой Добренькой.

— Твой обед в духовке. Больше нельзя было ждать. Я слышала, как его желудок взывает ко мне из руин.

Слова Розалин вызвали во мне нешуточное раздражение. Во-первых, я обратила внимание, что она никогда не называет Артура по имени; во-вторых, наши пререкания опять и опять крутились вокруг еды, и, в-третьих, она назвала замок руинами. Вместо того чтобы топнуть ножкой, Тамара Добренькая улыбнулась и ласково проговорила:

— Спасибо, Розалин. Дайте мне пару минут, и я буду готова.

Я уже хотела было двинуться к лестнице, но меня остановило почти незаметное движение, разворот, и, как это бывает у бегуна, когда он уже почти слышит грохот стартового пистолета, я застыла на месте. Не глядя на Розалин, я ждала, что она скажет.

— Не беспокой маму, она спит.

Она уже не сдерживала себя в страстном желании услужить. Мне было трудно понять ее, но, наверное, и она не могла понять меня. Короче говоря, Тамара Не-Слишком-Добренькая зашагала наверх по лестнице. Тихонько постучавшись в дверь маминой спальни и не обращая внимания на обжигавший меня взгляд Розалин, я не стала ждать приглашения и вошла внутрь.

В комнате было темнее, чем прежде. Несмотря на опущенные занавески, сюда все же про никали лучи солнца, которые к вечеру сделались мягче и слабее. В первый раз за последний месяц мама была похожа на мою маму, но не из-за ее материнских инстинктов. Она была укрыта по грудь желтым одеялом, руки вытянуты вдоль тела и крепко прижаты к бокам, как будто гигантский паук скрутил ее в своей паутине, намереваясь убить и съесть. Только Розалин могла так уложить маму, потому что самой маме это было бы не под силу, она не смогла бы так плотно подоткнуть одеяло. Тогда я освободила ее из жуткого плена, положила поверх одеяла ее руки и опустилась на колени возле кровати. У мамы было такое мирное выражение на лице, словно она сделала себе любимую свежую маску, намазалась йогуртом и расслабилась, принимая спа-процедуру. Она лежала не шевелясь, и я даже наклонилась над ней, желая удостовериться, что она дышит.

Потом я долго смотрела на нее, на ее светлые волосы, рассыпанные на подушке, на длинные ресницы, отбрасывающие тени на идеально сохранившуюся кожу. Слегка раздвинув губы, она тихонько выдыхала теплый, сладкий воздух.

Вероятно, рассказывая свою историю, я была несправедлива к маме. Безутешная вдова в ночной рубашке с широкими рукавами, которая старит ее, сидит в кресле-качалке и бессмысленно смотрит в окно. Но она совсем не старая. И даже еще очень красивая.